или тридцать тысяч долларов.
Но Антонио не мог уступить ей эту вещь.
– Двести сорок тысяч! – выкрикнул он, и его голос гулко разнесся по комнате.
– Двести сорок тысяч – раз, – спокойно произнес аукционер и посмотрел на Андреа.
Не отрывая взгляда от отца, она напряглась, подалась вперед и, наверное, вскочила бы, если бы Марсель не держал ее за руку.
– Двести сорок тысяч – два… – Аукционер пристально посмотрел на Андреа. – Двести сорок тысяч – три. – Он поднял молоток, и Антонио чуть заметно улыбнулся.
– Двести пятьдесят тысяч! – выкрикнула Андреа. Ее вид не оставлял сомнений в том, что она приняла вызов и теперь готова идти до конца.
Даже аукционер, до сих пор сохранявший полную невозмутимость, казалось, был удивлен.
– Ваше слово, сэр, – обратился он к Антонио. – Мы дошли до четверти миллиона.
Антонио покраснел, и испарина выступила у него на лбу. Теперь улыбнулась Андреа.
– Двести пятьдесят тысяч – раз. – В голосе аукционера послышалось сочувствие к Антонио.
Пет поняла, что Антонио выбыл из игры. Какую горькую пилюлю ему пришлось принять из рук дочери!
– Двести пятьдесят тысяч – два… Продано за двести пятьдесят тысяч долларов.
Публика взорвалась аплодисментами. В следующее мгновение на экране появилось бриллиантовое колье.
Антонио Скаппа тяжело поднялся и направился к выходу. Он прошел мимо Пет, даже не взглянув на нее. У девушки вновь возникло чувство, что она где-то видела его.
И еще ей казалось, что Антонио заговорил с ней вчера вечером неспроста. Он явно не из тех, кто тратит время на любезности. Тогда почему?
Может, это плод ее фантазии? Скаппа – человек сложный. Его считали трезвым и расчетливым дилером, но при этом он втянулся в бессмысленную дуэль, поднявшую цену на ожерелье высоко за планку его реальной стоимости. Конечно, если бы Антонио положил ожерелье в сейф и никому не показывал, как Дороти Фиск-Хейнц, тогда понятно. Но дилер покупает вещи на аукционах, чтобы продавать.
Вернувшись в номер, Пет начала укладывать вещи, собираясь вернуться домой к тому, кого любила.
Проходя через вестибюль, она улыбнулась. Неудача с покупкой рубина для герцогини обернулась удачей для нее.
Глава 12
Епископальная церковь Святого Фомы на Пятой авеню была переполнена. Янтарный свет сотен свечей заливал церковные скамьи, алтарь и возбужденные лица присутствующих.
Зима всегда была любимым временем года Джессики Уолш, поэтому она вопреки желанию матери назначила день свадьбы на середину февраля. Цветов в церкви не было. Алтарь украшали по-зимнему голые ветви, обвитые гирляндой горящих лампочек.
Тишину нарушал одинокий голос скрипки. Мать невесты, одетая по-королевски в синий бархат, поспешила по проходу навстречу дочери.
– Боже, сколько там народу! – воскликнула Джесс.
– Не беспокойся, – ответила Пет. – Когда войдешь, будешь видеть только своего Фернандо у алтаря.
– По опыту знаешь? – съязвила Джесс.
– Нет, у меня другие источники. Подожди минуту, шляпа съехала набок. – Поправив ее крохотную бархатную шляпку и вуаль, Пет подумала, что Джесс еще никогда не была так красива. Она вся светилась, что происходит только с невестами в день бракосочетания.
– Готово, – сказала Пет.
– Папа, как я выгляжу? – Джесс повернулась к отцу.
– Изумительно, дорогая, – ответил он, почти не взглянув на дочь.
Вероятно, первый раз в жизни холодность отца не задела Джесс. Она была слишком счастлива и без его комплиментов знала, что хороша собой. На ней было длинное, цвета слоновой кости бархатное платье, которое помогла выбрать Пет. Глубокий, в форме сердца, вырез слегка открывал грудь. Платье казалось срисованным со средневековой гравюры, и его незамысловатый покрой очень шел Джесс. Она походила на сказочную снежную королеву.
Сестры Джесс были в винно-красных бархатных платьях. Пет, подруга невесты, надела ярко-зеленое и зачесала волосы вверх.
– Что за оружие у тебя в.руках? – воскликнула Пет, когда Джесс повернулась к ней. Вместо традиционного букета она держала в руках ветви зеленого падуба с маленькими ярко-красными ягодами.
Джесс улыбнулась и легонько тронула колючки.
– Это защита от тетушек, дядюшек и кузин, которые бросятся целовать меня.
– После того как тебя расцелует Фернандо, им ничего не останется.
