– Смысл примерно такой. Но вам не о чем беспокоиться, мистер Сэнфорд. Говоря о своей работе, я только строю планы, но после сегодняшнего дня они вряд ли осуществятся. – Она допила бренди. – Я готова.
Люк пошел к бару расплатиться. Пет ждала его у дверей.
Всю дорогу до гостиницы в машине царило напряженное молчание.
«Черт возьми! – подумала Пет, прикрыв лицо воротником пальто. – Ну почему все должно закончиться именно так? Люк вел себя безукоризненно в такой сложной ситуации. И мне показалось… что он может остаться в моей жизни. Что появился человек, которому можно все рассказать о маме, о своих планах. Он ведь сам предложил мне поговорить».
И вдруг эти резкие слова, как удар в спину. Кто в этом виноват? Он или она? Пет не знала. Она понимала только одно: его слова исключили возможность подружиться с ним. Люк считает, что работа, о которой она мечтает, – глупость. А по ее мнению, он недалекий и самоуверенный тип, до которого не доходит, что создавать красивые вещи – достойное занятие.
На стоянке у гостиницы Люк проводил ее к машине, и они немного постояли молча.
– Спасибо, – сказала Пет. – Вы очень упростили сложную ситуацию.
– И усложнил простую.
Пет, пожав плечами, направилась к машине.
– Пет!
Она обернулась.
– Мне придется уехать на некоторое время. Но когда я вернусь… мне бы хотелось посмотреть на ваши творения. Убежден, что они прекрасны…
– Они появятся на свет не раньше, чем мне представится возможность для этого, а пока они все здесь. – Пет постучала по голове, и Люк улыбнулся.
Она села в машину и включила зажигание. В зеркало заднего обзора Пет видела, что он стоит на дороге и смотрит ей вслед.
Что она могла сказать? Чего ждала от него? Кто виноват, он или она? Пет размышляла об этом всю дорогу до города.
Но к утру мысли о Люке Сэнфорде были вытеснены злостью на деда.
Конечно, он с нетерпением ждет ее прихода в больницу, чтобы услышать, как они с мамой провели День благодарения и понравился ли Беттине шоколад.
Пет откладывала поход в госпиталь до полудня.
Дед полусидел на кровати, а его загипсованная нога висела на системе рычагов. Увидев внучку, он просиял:
– Ты должна мне все рассказать о вчерашнем дне. Как моя девочка?
– Это ты должен был мне все рассказать, – ответила Пет, и весь ее гнев выплеснулся наружу. Она с силой сжала пальцами округлую перекладину спинки кровати. – Ты должен был рассказать мне правду о маме. Я вправе знать это.
– О чем ты говоришь? О какой такой правде? – Голос Джозефа дрогнул.
– О войне. Об Освенциме. О том, что сделали с мамой нацистские подонки.
Старик выпрямился, насколько позволяла подвешенная нога, но, поняв, что отрицать все бесполезно, обмяк на подушках.
– Как я мог сказать маленькой девочке, что ее мать – шлюха?
– Она не шлюха! Не смей никогда больше так называть ее! Мама – жертва. Она была беспомощной девушкой, прошедшей через ад концлагеря.
Его лицо посерело, на глаза навернулись слезы.
– Я старался сделать все, чтобы она забыла. Я думал, если мы не будем вспоминать об этом, моя любовь и любовь Стива заставят ее со временем забыть все, что произошло. Надеялся, что Беттине будет казаться, будто этого никогда не было.
– Но это было, деда, а ты не позволил ей посмотреть правде в глаза, почувствовать ненависть, боль и пережить свое горе.
Старик вымученно улыбнулся.
– Тебе надо было остаться в колледже, Петра. Из тебя получился бы хороший психиатр.
– А мне ты не дал возможности понять маму. Знай я все, может, мне и удалось бы помочь ей.
– Наверное, я был не прав.
– Да, дед. Ты был не прав. Ты так не прав, что не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя.
Он зажмурился, и Пет увидела, как по его морщинистым щекам покатились слезы.
– Пожалуйста, Петра, – прошептал Джозеф. – Я потерял жену. Потерял дочь. Я не могу потерять и тебя.
После этих слов ее гнев иссяк. Пет села на стул рядом с дедом.
– Расскажи мне все, – попросила она, взяв его за руку, – как вас обнаружили, что случилось с тобой, как ты нашел маму после войны. Возможно, уже слишком поздно помочь ей, но помоги мне.
