Мари Кирэйли
В плену теней
Пролог
Девочка лежит в кроватке с кружевным балдахином и пологом, больше похожей на воздушное облако, а не на спальное ложе.
– Только такая кроватка и подходит моему ангелочку, – говорит мама каждый вечер, целуя и укладывая девочку в постель.
Аромат маминых духов всегда витает в комнате. Он действует успокаивающе, так же как свет ночника с абажуром в виде балерины в розовой пачке и мелодия маленькой хрустальной музыкальной шкатулки – тема Лары из фильма «Доктор Живаго». Мама, почитав ей на ночь, уходит, и девочка поднимает крышку и погружается в сон под звуки нежной мелодии и завораживающее мерцание хрустальных граней шкатулки.
Но вот уже три недели девочка не слышит знакомой мелодии – она не позволяет Жаклин открывать ни шкатулку, ни книгу, хотя во всем остальном остается послушным ребенком. Она отказывается теперь даже спать. Жаклин пообещала, что мама в конце концов вернется домой.
На подъездную аллею дома въезжает машина, по комнате сквозь кружевной узор оконных занавесок проплывает свет фар. Затем лучи от задних фар снова обшаривают спальню. Под окном звучат мужские голоса.
Хотя из постели девочке вставать не разрешается, она подбегает к окну, распахивает его и смотрит вниз. Там, рядом с папиным блестящим двухместным автомобилем, стоит фургон. Интересно, почему папа больше не ездит на маленькой зеленой машине, на которой они с мамой уехали в тот, последний раз?
Она с любопытством наблюдает, как двое незнакомых мужчин открывают заднюю дверцу фургона и выдвигают оттуда длинные узкие носилки. На них лежит мама, плотно закутанная в темное одеяло и пристегнутая ремнями. Когда носилки поднимают на крыльцо и вносят в дом, мамина изящная рука, выпростанная из-под одеяла, дрожит. Девочка выглядывает в холл и, увидев, что там никого нет, проскальзывает на верхнюю площадку лестницы. Оттуда, сквозь столбики перил, она разглядывает входящих в дом.
– Сюда, – показывает отец, стоя на середине лестницы. – Мы приготовили место в спальне.
Мужчины смотрят на лестницу. Один с сомнением говорит:
– Мы не сможем пронести ее наверх.
– Ее комната наверху. Вы должны ее туда отнести, – охрипшим голосом повторяет папа.
Они переговариваются через голову лежащей на носилках мамы.
– Я вам помогу, – настаивает папа. – Но вы непременно должны поднять ее на второй этаж.
– Вы не сумеете нам помочь, – возражает мужчина постарше.
– Делайте так, как он говорит, – просит мама слабым, болезненным голосом, точно таким, какой бывает по вечерам у Луи, когда тот страдает от болей.
Тяжелые ботинки топают по ступенькам. Мама болезненно стонет.
– Осторожнее! – кричит папа. – Ради Бога, осторожнее!
Невидимая в темноте длинного коридора, девочка стоит и прислушивается, потом, напрочь забыв о взбучке, которая ей грозит, если ее заметят, подбегает к лестнице. Она хочет посмотреть, что случилось с мамой, и видит мамино прекрасное лицо, искаженное гримасой чудовищной боли, и ее открытые глаза, наполненные слезами.
Няня, идущая впереди мужчин, замечает девочку, прижавшуюся к перилам, подходит, склоняется и внимательно вглядывается в ее лицо.
– Бедное дитя, – говорит няня. – Как она похожа на свою мать. Это такое утешение!
Девочка переводит взгляд с няни на отца, который ведет себя так, словно ничего не слышит. Потом она смотрит на маму, устремившую печальный взор туда, где стоит дочь, но, судя по всему, не видящую ее.
И девочку осеняет ужасная догадка: их семья больше никогда не будет такой, как прежде. Она гладит крохотной худенькой ручкой щеку матери, потом поворачивается и стремительно бежит в комнату брата, чтобы рассказать ему обо всем, что увидела.
Глава 1
Сидя перед компьютером, Хейли Мартин размяла пальцы, прежде чем снова опустить их на клавиатуру. Обычно это движение означало готовность к работе. Однако сейчас, как и в предшествовавшие дни, Хейли была рассеянна, в голове – ни единой четкой мысли, ни одного определенного слова.
Она смотрела на экран и старалась сосредоточиться на сюжете, который еще только смутно вырисовывался. Начало – всегда самый тяжелый этап работы: ее охватывал ужас, когда предстояло напечатать первые слова на чистом пустом экране, ужас, который будет владеть ею, пока все четыреста страниц не окажутся завершены. А ведь это совершенно неуместно и необъяснимо при ее довольно прочной писательской репутации.
После публикации своего первого бестселлера Хейли уже не зависела от капризов требовательных редакторов и могла писать то, что хотела. Обычно ощущение свободы бодрило ее, но теперь чувство ответственности сковывало мысли, как никогда прежде.
Сон, посетивший ее прошлой ночью, был тревожно реален, но раньше сны никогда не выбивали ее из колеи. Должно быть, все дело в годовщине, нехотя призналась она себе. Неужели она действительно думала, что пять лет могли усыпить память?
Они с Биллом преисполнились надежды, когда после трех выкидышей ей удалось сохранить беременность, преодолев первые, самые опасные недели. Лежа ночью в постели, Хейли иногда клала руки на живот и молила Бога, чтобы зародившаяся внутри ее жизнь не прервалась, чтобы она развивалась и чтобы ребенок родился здоровым и сильным, – словно ставший уже привычным ритуал мог помочь.
Когда она была на третьем месяце беременности, врач предложил провести кое-какие тесты. В конце концов, сказал он, ведь так и не был установлен диагноз болезни, являющейся причиной ее «неприятностей». Билл, который еще больше, чем Хейли, страдал от этих «неприятностей», настоял на том, чтобы присутствовать во время проведения тестов, и оставался рядом с ней в течение долгих часов, когда она отказывалась даже пошевелиться в ожидании результатов исследования околоплодной жидкости. Она так надеялась, что анализы подтвердят: ее ребенку ничто не угрожает. В поддержке Билла она черпала силы, он был ее надежной опорой в тяжкие дни трех предыдущих утрат – неудивительно, что по получении результатов генетических тестов доктор пригласил его в кабинет первым.
Хейли была настроена непреклонно. Она ни за что не позволит прервать жизнь этого ребенка. Но потом все повторилось: началось кровотечение и перед ней встала необходимость почти героического выбора.
На четвертом месяце беременности зародыш – это уже дитя. Она отчаянно спорила с Биллом, но в его возражениях была суровая правда.
– Подумай, разве ты сможешь смотреть, как умирает наш ребенок? Хейли, ведь придется день за днем наблюдать, как он угасает. Я видел это, я знаю, какой это ужас. Хейли, позволь положить этому конец! К тому же именно так все предопределил Бог. Как бы ни страдали мы, нужно прежде всего думать о ребенке.
Билл был прав, не могла не согласиться Хейли, он, как никто другой, сострадал ее боли. Когда, сжалившись над ней, доктор ввел успокоительное, последнее, что почувствовала Хейли, были руки Билла, сжимавшие ее ладони. Несколько дней она находилась под действием транквилизаторов, сначала в клинике, потом дома. Билл уходил утром и возвращался вечером. Она же лежала в постели в одной позе – подтянув колени и тесно прижав их к груди. Глаза у нее были сухими, но веки покраснели от слез. Свои самые тяжелые переживания она скрывала от Билла, давая им волю лишь в его отсутствие. Когда он спрашивал, как Хейли провела день, она отвечала, что сидела за столом, якобы писала, но упорно не показывала ему ни одной готовой главы, хотя прежде всегда это делала.
Доктор назначил средство от депрессии и психологические упражнения для улучшения настроения – словно скорбь была чем-то неправильным или неестественным. От пилюль в ней просыпалась какая-то странная бессмысленная энергия, которую уместнее было направлять на уборку квартиры, чем на сочинительство, неизбежно влекущее за собой рефлексию. И хотя таблетки помогали ей спать, сны она видела страшные. Крохотные ручки скользили по ней, тоненькие пальчики с острыми ноготками царапали
