на берегу оказалась лишь чернокожая женщина с девочкой, наверное, внучкой. Они сидели рядом у самой воды, женщина шепотом что-то говорила девчушке, а та кивала и время от времени поднимала личико к звездам.
Хейли, чьей профессией было наблюдать за чужими жизнями, хотелось подойти поближе и прислушаться, но она лишь поплотнее закуталась в пальто.
– Замерзла? – спросил Эд.
– Немного.
– Я у тебя побывал. Могу теперь показать тебе, где я живу?
Нечто внутри ее – она предпочла бы, чтобы это «нечто» не владело ею так сильно – подталкивало к тому, чтобы сказать «нет», гнало домой, в маленькую комнатку, к тревожным снам. Но Хейли проигнорировала это побуждение и протянула руку Эду.
Его дом находился на узкой улочке, по одну сторону которой стояли дома, по другую – тянулся парк. Облик дома скорее напоминал северный стиль пятидесятых годов, чем новоорлеанский, – большие витражные окна в гостиной, кухня с огромным столом-островом в центре, ванная, облицованная оригинальными пластиковыми плитками.
– И три спальни внизу. Идеальное жилище для современной семьи, – сказал Эд. – Только муж моей тетушки умер через несколько месяцев после их свадьбы, поэтому детей у них не было. Она так никогда больше и не вышла замуж, но стала второй матерью для племянников. Незадолго до развода я переехал в Новый Орлеан, и тетя пригласила меня пожить у нее, а потом, в прошлом году, скоропостижно скончалась. Теперь этот дом мой.
Гостиная была оформлена в провинциально-колониальном духе, столь любимом «пожилыми тетушками»: вышитые и отороченные кружевами салфеточки красовались на подлокотниках и спинках зеленого парчового дивана и обитых бархатом стульях.
Эд догадался, почему Хейли едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.
– У меня не так много свободного времени. Когда я здесь, мне нравится обстановка, напоминающая о тетушке. Но с тех пор как она умерла, я ни разу не замечал признаков ее присутствия, если ты это хотела узнать. – Он выключил свет и указал на парк через дорогу. – Однако если есть в Новом Орлеане другое, кроме твоей комнаты, место, населенное призраками, так оно именно здесь – залив Сент-Джон, где Мари Лаво и доктор Джон исполняли вудуистские обряды и где Линна, судя по всему, приобрела большую часть своих тайных знаний. Здесь так часто вызывали духов, что многие местные жители до сих пор полагают, будто округа наводнена ими. Они как гости, которые не заметили, что вечеринка окончена.
Хейли подошла поближе к окну, стараясь разглядеть воду за густым кустарником и деревьями.
– Иногда поздно ночью мне кажется, что я слышу барабанные ритмы, – сказал Эд. – Когда я был ребенком, здесь постоянно исполнялись какие-то ритуалы. Однажды я выскользнул из дома, чтобы посмотреть на сборище вудуистов. Никто не знал, что я прячусь в кустах возле лужайки. Несколько часов я просидел, наблюдая за происходящим: за детьми, танцующими вместе с родителями – все они казались одержимыми, – за несчастным животным, которого они убивали.
Он прижался к ней сзади, обхватив за плечи руками, и продолжил:
– Вудуизм – это религиозный культ, я знаю. Но он не несет утешения, не указывает пути к лучшей жизни.
– Наверное, поэтому многие последователи вудуизма посещают и церковь, – предположила Хейли.
– Как жаль, что я не встретил тебя раньше, – вздохнул он.
«Но тогда я не была бы готова к встрече с тобой, – мысленно ответила Хейли. – Линна подготовила меня. В тот первый раз это она поцеловала тебя». Повернувшись, Хейли обхватила его лицо ладонями, посмотрела ему в глаза и лишь потом прижалась к его рту губами, после чего, не говоря ни слова, последовала за ним по узкому коридору в спальню.
«Оставь меня, Линна. На этот раз и начало, и конец должны принадлежать только мне».
В отличие от остальных комнат в комнате Эда отчетливо ощущалась его индивидуальность – современная датская кровать тикового дерева, застланная темным клетчатым покрывалом, запахи лосьона «Олд спайс» и лавровишневой туалетной воды. Спальня была так же тщательно убрана, как и весь дом.
«Заготовка для хорошего мужа», – как говаривала ее мать. Впрочем, то же самое она говорила и о Билле.
Их отношения с Эдом носили пока лишь характер мимолетного романа. Они едва знали друг друга. А для того чтобы узнать получше, требуется время.
«Так что же ты здесь делаешь? – словно услышала она ворчливый голос матери. – Иди домой».
Хейли провела рукой по крышке тикового туалетного столика.
– Какой красивый узор, – сказала она.
– Я надеялся, что ты заметишь.
– Ты сам это сделал?
– А вот это уже комплимент. Спасибо. Да, это я сделал сам… и кровать тоже. Вот так развлекаются на досуге копы.
– Весьма творчески! – заметила Хейли и добавила: – И безопасно.
– Черта с два – безопасно. – Он поднял руку и показал ей шрам, рассекавший ладонь.
Она поцеловала этот шрам и, прижавшись к Эду, подняла лицо.
После того как они предались первому порыву страсти, он включил свет и раздвинул шторы. Доминировавшая над внутренним двориком гигантская ива отбрасывала в комнату рваную тень, накрывавшую их, когда они снова любили друг друга, на сей раз при свете луны.
Проснувшись на следующий день рано утром и прихватив одежду, Хейли отправилась в ванную, которая при дневном свете показалась ей еще более безвкусной, и там оделась. Оставив на столе записку, она выскользнула из дома, пересекла улицу и пошла по тропинке к заливу. Его коричневые воды, казалось, набегали на берег волнами в каком-то ленивом ритме, не зависящем ни от течений, ни от ветра. Несколько деревьев, росших на берегу, были тонкими, болезненными, их стволы покрылись снизу мокрым мхом.
Руки мертвецов, подумала Хейли. Сгнившие саваны. Разложившаяся плоть тянется к свету и воздуху – к жизни.
Упавший ствол представлял собой удобную скамейку. Хейли уселась на него спиной к еще холодному солнцу, достала блокнот и начала записывать свои впечатления.
Здесь и нашел ее Эд. Он принес кофе, которому Хейли очень обрадовалась, – обхватив руками чашку, она попыталась согреть пальцы.
– Давай пройдемся, – предложил Эд, и она пошла за ним по извилистой тропинке.
Ее ступни вязли в рыхлой земле. Эд остановился возле площадки, окруженной сваленными в кучу камнями и бревнами, и указал на кострище в центре, потом – на каменную кладку, возвышавшуюся над остальными. Поверх нее лежала плоская каменная плита.
– Здесь сидел король, – сказал Эд.
Хейли поняла, что он вспоминает ту ночь, когда, тайно прокравшись сюда, наблюдал за действом.
– А все остальные плясали вокруг костра, кидая в него подношения: хлеб и мясо, – продолжила за него Хейли и обошла вокруг кострища, пытаясь ощутить то, что чувствовали они, увидеть их. На камне пониже того места, где когда-то сидел король, виднелись коричневые потеки. За пределами круга валялись кости, обглоданные и разбросанные стервятниками, еще долгое время после того, как празднества оканчивались, прилетавшими сюда.
– Здесь по-прежнему отправляют ритуалы? – спросила Хейли.
– Иногда, но очень редко.
Похоже на паломничество к древнему храму, подумала Хейли.
– Одна женщина, – продолжил рассказ Эд, – находилась в трансе. Она каталась по земле, рвала на себе одежду, а когда поднялась, блузка упала с ее плеч, и она осталась обнаженной до пояса. Ей было все равно, да и люди, участвовавшие вместе с ней в ритуальной пляске, настолько отключились, что ничего не заметили, но, черт возьми, мне-то было всего одиннадцать лет! Я никогда прежде не видел женской груди и никогда не наблюдал такого безумия. Для принесения жертвы в тот раз вудуисты притащили кошку. Бедная кошка, обезумев от страха, шипела и царапала когтями всякого, кто подходил к клетке. У нас в доме
