Джон Уэйн. «Настоящий мужчина, – говорил о нем отец, когда по субботам они, бывало, выбирались в кино в Талсе, где Сэм родился и вырос. – Вот мужчина, сын. Присматривайся, как он ходит и говорит. В нем нет ни капли чужого дерьма, парень. Таким должен быть настоящий мужчина. Он босс, глава семьи, кормилец, он всегда на виду, запомни».
Маленький Сэм кивал, с благоговейным трепетом взирая на огромное черно-белое изображение ковбоя на экране. Джон Уэйн был и без того мощной фигурой, но экран еще больше усиливал впечатление. По правде сказать, Уэйн немногим отличался от Хэнка, отца Сэма. Хэнк был огромного роста, мужчина ковбойского типа, с лицом, словно высеченным из гранита; он жевал табак и сплевывал его на тротуар, напивался с ребятами в баре каждый субботний вечер. Завершая попойку непременной дракой, он шел домой, в свою крохотную двухкомнатную хибару, будил Лиззи, мать Сэма, которая буквально цепенела под его взглядом, и без преамбулы, лишних слов, поцелуя или объятий набрасывался на нее, наполняя дом такими стонами, мычанием, ругательствами и звуками побоев, что Сэм оказывался невольным свидетелем происходящего. Он слышал крики матери, умолявшей: «О нет, Хэнк, нет, не сегодня, у меня кровотечение». Слышал хриплый, пропитой голос отца, который приказывал ей: «Заткнись и задери рубашку, женщина. Мне не надо смотреть на это, мне надо только кое-что туда засунуть». Слышал сдавленные крики матери, а потом ругательства отца: «Посмотри на это, посмотри, что ты со мной сделала, женщина. Посмотри на эту кровь. Ты порочная женщина, и господь Бог накажет тебя за эту грязь, что у тебя между ног». До Сэма доносился звук пощечины и приглушенные рыдания матери, когда дом уже сотрясал храп отца. Сэм шел на кухню, где, тихонечко всхлипывая, сидела мать, прижимая кусочки льда к припухшим глазам.
– Не плачь, мама, пожалуйста, не плачь, – умолял мальчик, обнимая мать.
– Я не плачу, милый. – Она пыталась сдержать слезы, прижимала Сэма к себе, убаюкивая его на теплой груди.
Это были самые нежные минуты в жизни маленького Сэма.
Когда вторая беременность Лиззи подходила к концу – до родов оставалось две-три недели, однажды вечером Хэнк возвратился домой более пьяный, чем обычно.
Несмотря на запреты доктора, он попытался опять изнасиловать Лиззи, но ей удалось справиться с ним и сбежать через другую дверь, укрывшись в доме соседей. Сэм тихонько лежал в своем закутке, переживая за мать, но с облегчением думая о том, что сегодня ночью не услышит обычной потасовки, стонов и криков. Вдруг дверь с шумом отворилась, и на фоне тускло освещенного дверного проема Сэм различил силуэт отца.
– Просыпайся, сын, – прорычал он. – Вставай, я хочу тебе кое-что показать.
Перепуганный до смерти, Сэм притворился спящим.
– Просыпайся, я сказал, – взревел отец. – Просыпайся, зассанец.
Одним рывком своей громадной ручищи он стащил Сэма с постели. Сквозь полузакрытые глаза Сэм увидел, что держал отец в другой руке. Его десятилетний разум звал на помощь, но он продолжал притворяться спящим. Это было лучше, чем смотреть на огромную красную штуку, которую зажал в руке отец.
– Проснись, сын. – Тяжелым перегаром виски Хэнк дышал прямо в лицо Сэму. – Я хочу показать тебе, как выглядит настоящий мужчина. – Спишь, да? Ну хорошо, ты сейчас проснешься, соня. Я буду учить тебя жизни.
Тяжелый удар обрушился на мальчика. Сэм съежился, забившись в угол кровати. Он с трудом осознавал, что делает отец. Его массивная штука, подобная шлангу, красная и опухшая, была у него в руках, и он все тянул ее, сильнее и сильнее.
– Видишь, парень, это член. Посмотри на него. Это вот то, что у Джона Уэйна и у всех нас, настоящих мужчин, между ног. Ну-ка, давай посмотрим, что там у тебя, сын. – Другой рукой он стянул с Сэма пижаму. – Ой, взгляните только! – Хэнк покатился со смеху. – Это не член, парень, это скорее похоже на маленький наперсток. Вот у меня – член, запомни, парень, и, если мужчина не загонит его в какую-нибудь бабу, тогда он должен делать вот так. – Сэм с ужасом смотрел, как рука отца все быстрее и яростнее терла член, и боялся, что он вот-вот взорвется.
Только он так подумал, это и произошло, и отец, по-волчьи взвыв, с тяжелым грохотом рухнул у стены.
Несколько лет спустя мальчик по имени Бобби завел Сэма в ванную после школьных занятий и, гордо вытащив из брюк довольно большой для тринадцатилетнего пенис, предложил Сэму дотронуться до него, и тогда Бобби сделает то же самое Сэму. Впервые в своей короткой жизни Сэм испытал сексуальное удовольствие. Его это настолько взволновало, что в последующие два года они с Бобби встречались два раза в неделю.
Даже когда Сэм уже оформился во вполне взрослого двадцатилетнего мужчину, его пенис далеко уступал в размерах отцовскому. Сэм думал, что он не такой «настоящий мужчина», как Джон Уэйн и отец, потому что вдруг осознал, что любит «проделывать это» с мальчиками. Ну что ж, может, он и не смог стать настоящим мужчиной по отцовским меркам, но у него вскоре появился шанс стать настоящей звездой.
Сэм считался надежным актером, одним из тех, на кого всегда можно положиться. Его игра была не слишком впечатляющей, иногда даже немного скучноватой. В конце концов, и роли ему доставались соответствующие – Сэм играл самых почтенных и солидных, после господа Бога, граждан Америки: Джорджа Вашингтона и Абрахама Линкольна, генерала Эйзенхауэра и Франклина Рузвельта. Все – национальные герои, безукоризненные до мозга костей. Для многих зрителей Сэм даже стал своеобразным олицетворением Президента.
Кроме этих ролей были и другие, более легкомысленные, за исполнение которых Сэма представляли к премиям Академии киноискусства, хотя ни одну из них он так и не получил. Четыре фарфоровые тарелки – сертификаты его представлений на «Оскара» – украшали стены его библиотеки наряду с фотографиями, запечатлевшими их с Сисси вместе с Нэнси и Ронни, Джеральдом и Бетти, Розалинн и Джимми и, конечно, с Джеком и Жаклин. Они как бы напоминали о том, что было когда-то возможным и не получилось. Агент Сэма заверял, что роль Стива Гамильтона без труда потянет на «Эмми». Это, конечно, не «Оскар», но зато на этот раз дело не ограничится одним лишь представлением. Теперь уже у Сэма будет настоящая золотая статуэтка, о которой он грезил все эти годы, когда сидел в концерт-холле Санта-Моники и с замиранием сердца вслушивался в то, как громко звучит его имя в списках претендентов на «Оскара», и как было горько и обидно, когда его имя исчезало из списка призеров, уступая таким именам, как Джек Николсон, Аль Пачино, Бен Кингсли и Дастин Хоффман.
Ему было неприятно сознавать, что «Оскара» он так и не добился, особенно после того как его получила Сисси. Ее «Оскар» был демонстративно выставлен на инкрустированном золотом рубиновом столике в мраморном холле их дома. Сисси уверяла, что держит его там только потому, что золото статуэтки
