Потекла кровь.
— Ах ты, грязная крыса, — с угрозой пробормотал Дзеко, в руке его блеснуло лезвие ножа.
Они встали на ноги и осторожными кругами заходили вокруг друг друга. К Банану и Катто присоединились зеваки, требовавшие крови. Кто-то подбадривал Джино, кто-то — Дзеко.
Но Джино ничего не слышал. Все его внимание сосредоточивалось на сверкающей стали, на каждом движении противника.
И все же удар оказался неожиданным. Лезвие скользнуло по скуле в опасной близости от шеи. Боли почти не было — только кровь.
— Ублюдок долбаный! — вскричал Джино, чувствуя, как его охватывает ярость — та же слепая ярость, которую он впервые ощутил, бросаясь на брата Филиппа.
Дзеко становился для него уже не Дзеко — он видел перед собой Паоло, отца. Ощутив в себе безграничные силы, Джино поймал на лету руку, державшую нож, и начал выкручивать ее, не слыша ни отвратительного хруста суставов, ни криков сходившего с ума от боли Дзеко. Банан и Катто едва смогли оттащить Джино в сторону.
— По-моему, ты сломал ему руку, — заявил Катто, ничуть в душе об этом не сожалея.
Туман, застилавший глаза Джино, рассеивался. Он встряхнул головой, пытаясь осознать, где он находится, что происходит вокруг. Увидел валяющегося на земле, стонущего Дзеко.
— В следующий раз я займусь твоей головой, — предупредил он лежавшего.
Джино оглянулся по сторонам, но блондинки, из-за которой все и началось, уже не увидел. Она давно скрылась. Как дама.
— Пойдем в больницу, тебе нужно что-то сделать с лицом, — предложил Банан.
Джино вытер кровь, капающую со щеки. Только шрама ему не хватало.
— Пойдем, — отозвался он.
В больнице ему наложили целых десять швов, да еще забросали кучей вопросов, но Джино на все отвечал молчанием.
Когда они уже уходили, в вестибюль внесли Дзеко. Враги обменялись ненавидящими взглядами, но не произнесли ни слова. Закон улицы требовал держать рот на замке. Нарушать этот закон ни один из них не собирался.
Двумя днями позже, когда Джино лежал в мастерской под днищем «паккарда», к нему пришли. Перед глазами неожиданно появилась пара мужских туфель. Дорогих. Изысканных.
— Это ты — Джино Сантанджело? — послышалось сверху.
— Кому я понадобился? — спросил Джино, выбираясь из-под кузова.
— Это не имеет значения. Так как?
Сердце Джино учащенно забилось. Над ним возвышался Вепрь Эдди — правая рука прославленного Сальваторе Чарли Луканиа.
Джино нервно сглотнул, пытаясь скрыть свою растерянность, и поднялся на ноги, вытирая замасленные руки о грязные штаны.
— Да, Джино Сантанджело — это я, — выдавил он из себя.
В то же мгновение Эдди с размаху ударил Джино кулаком в живот. Джино сложился пополам.
— Это за Дзеко, — спокойным голосом объяснил Эдди. — Он шлет тебе наилучшие пожелания из больницы, где валяется на койке с закованной в гипс рукой и сожалеет, что не может пока приветствовать тебя лично.
Джино выпрямился; безошибочный уличный инстинкт удержал его от того, чтобы нанести ответный удар. Глядя Эдди прямо в глаза, он произнес:
— Ему просто не повезло, он сам напросился. Эдди засмеялся.
— Нам так и говорили, что ты маленький дерзкий шпаненок. Похоже, это и в самом деле правда. Пошли, Мистер Луканиа хочет посмотреть на тебя.
Банан ошеломленно вытаращил глаза.
— Я скоро вернусь, — бросил ему Джино безработно. — Уладь с боссом. Скажи ему, что я заболел или что-то в этом роде.
— Всякое может случиться, — как бы мимоходом заметил Эдди.
Однако Джино уже успокоился. У него было такое ощущение, что ничего плохого с ним не произойдет. Наоборот, он чувствовал — где-то совсем рядом его ждет удача.
Чарли Луканиа приветствовал его, сидя на заднем сиденье черного «кадиллака», стоявшего неподалеку. Смерив Джино внимательным взглядом, скороговоркой выстрелил:
— Немало слышал о тебе, малый. И хорошего, и плохого.
Джино хранил молчание.
— У тебя есть характер — это самое важное. У меня он тоже есть. Теперь тебе нужно научиться им пользоваться. Понимаешь меня?
Джино кивнул.
— Я люблю, когда меня окружают хорошие люди. Нужно работать с молодежью, воспитывать ее, учить преданности. Сечешь?
Новый кивок.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать, — солгал Джино. До семнадцатилетия ему еще оставался месяц.
— Очень хорошо. Отлично. Я люблю дерзких. — Луканиа чуть подался вперед. — Дзеко выполнял для меня кое-какую работу. Ты вывел его из строя. Я не буду с тобой излишне жесток, я просто отдам его работу тебе. В следующую среду, вечером. В восемь. Детали узнаешь от Эдди.
Он откинулся на спинку сиденья. Беседа, по всей видимости, была закончена.
Джино кашлянул, прочищая горло.
— Э-э, послушайте… Я не против… Только мне вовсе не хочется еще раз оказаться за решеткой. Луканиа окинул его ленивым взглядом.
— Ты хороший водитель?
— Я — лучший из всех.
— Тогда они до тебя не доберутся. Вепрь Эдди открыл дверцу.
— Вылезай, шпаненок, — усмехнулся он. — Вон! Только сейчас Джино понял, что никакого выбора у него не осталось.
КЭРРИ. 1927 — 1928
Мужчина в упор смотрел на Кэрри, она отвечала ему испуганным взглядом своих больших черных глаз. Это был крупного телосложения чернокожий, более шести футов ростом. Но ее испугал не рост, не мощная мускулатура. Ей делалось не по себе от размеров его члена.
До этого Кэрри уже дважды «развлекала» его, и оба раза он едва ли не разодрал ее пополам. Она пожаловалась Лерою — заливаясь слезами и истекая кровью. Тот только смеялся, называя ее маленькой девочкой. Но Кэрри не была девочкой. Она стала пленницей.
— Я не очень хорошо себя чувствую, — сказала она, частыми движениями век стараясь удержать слезы.
— Может быть, крошка, — отозвался мужчина, снимая брюки. — Но всякой женщине становится лучше, как только она видит то, что у меня для нее припасено.
Господь всемогущий! Что сделала она такого, за что послана ей эта жизнь, которую она вынуждена сейчас вести? Ее держат взаперти с той самой ночи, когда Лерой насильно овладел ею. Ни лучика дневного света, ни мгновения свободы не доставалось ей теперь — только бесконечный поток мужчин, и Лерой, входивший, чтобы забрать деньги, и Элла, приносившая ей еду, менявшая простыни и полотенца — когда вспоминала об этом, что случалось не так уж часто.
Лерой снял комнату по соседству — в ней-то ее и держали. Машину из плоти для обслуживания
