нибудь… О Господи!
— Что там такое? — обеспокоенно воскликнул Джеральд.
Джеки медленно вернулась в спальню, держа в руках несколько воскресных газет. Взгляд ее был устремлен на первую полосу какого-то бульварного листка, а на лице застыло выражение сильного потрясения.
— Глазам не верю… — пробормотала она.
— Что там? — Джеральд мгновенно слетел с постели и уже заглядывал ей через плечо.
Оба молча прочитали материал об отце Селии Атертон. Первым заговорил Джеральд:
— Скверное дело. Впрочем, пока ему ничто не угрожает. Еще нет такого закона. К тому же он совсем старик. Лично мне кажется, что теперь уже вообще не стоит его беспокоить.
— Бедняжка Селия! Интересно, знала ли она?
— Наверняка, дорогая. Ведь он ее отец.
— Да, пожалуй… — неуверенно пробормотала Джеки.
— Терпеть не могу газетчиков! — вдруг мрачно буркнул Джеральд. — Их эта история привлекла лишь потому, что Селия — фрейлина ее величества. Вот если бы она была просто какой-нибудь миссис Смит и не имела никакого положения в свете, всем было бы плевать на ее отца. Теперь же из-за этой статейки Селию и всю ее семью начнут преследовать. И главное — за что?
— В обществе есть немало тех, кто считает, что забывать о преступлениях нацизма нельзя ни при каких обстоятельствах. И я, пожалуй, согласна с этой точкой зрения.
— Верно. Я-то еврей и по идее больше чем кто-либо другой должен ратовать за это. Но с другой стороны, не поздновато ли судить старика? Я уверен, что большинство доказательств уже потеряно безвозвратно. Не так легко вспомнить то, что было почти полвека назад. Да и суд не сможет сохранить объективность. С первых же минут все будут настроены против отца Селии.
Джеки села на постель и сосредоточенно уставилась в статью, разложенную у нее на коленях.
— Согласна, но если Эрнест Смит-Маллин, то бишь Эрнст фон Шмидт, действительно повинен в убийствах тысяч евреев, ему этого нельзя простить. Тогда уж точно можно будет сказать, что нет правды на земле. Мне очень жаль Селию, я за нее страшно переживаю и считаю, что за грехи отцов не должны расплачиваться дети, но… подумай обо всех несчастных, что были замучены в Кельне, в Белзене, в Освенциме!
— Но разве расправа над стариком вернет их к жизни? Гибель шести миллионов мирных евреев навсегда останется в сознании людей как самый, наверно, бесчеловечный акт в истории, но мы прежде всего должны заботиться не о мщении, а о том, чтобы этот ужас не повторился.
— Ты прав, — сказала Джеки. — Вероятно, я просто отношусь к числу мстительных людей, которые утверждают: око за око, зуб за зуб.
Джеральд наклонился к ней и поймал ее руку — гладкую и холодную.
— Твой гнев праведный, Джеки, но какой в нем смысл? По-моему, Эрнста фон Шмидта нужно оставить в покое. Пусть доживает дни наедине со своей совестью. Поздно его судить через сорок с лишним лет. Нюрнбергский процесс был справедлив, и отец Селии скорее всего заслуживал, чтобы предстать перед ним. Но ему удалось скрыться и с этим надо смириться.
— Что будет с Селией? Я так за нее переживаю! Она всегда старалась не привлекать к себе лишнего внимания, а тут…
— Давай-ка позвоним ей? Может, сможем чем-то помочь.
Джеки вдруг вздрогнула, вспомнив о чем-то.
— Боже мой, Боже мой… — пробормотала она.
— Что такое?
— Мы не сможем ей позвонить. Она говорила, что отправляется на выходные вместе с Хьюго в Балморал.
— М-да… — протянул Джеральд. — Нелегко ей сейчас там.
— Мама, почему ты молчала все эти годы? Почему никогда не рассказывала мне? — восклицала Селия в трубку. Она стояла у окна и смотрела на небольшую группу благородных оленей, пасшихся невдалеке от замка. Этих животных полюбила еще королева Виктория, впервые увидевшая их в 1848 году. Селия только что рассказала матери о статье в «Санди глоб» и теперь ждала, что та скажет. Что это неправда… Страшная ошибка… Недоразумение…
Но Эйлин, находившаяся в ту минуту на самой южной оконечности Ирландии, не знала, что ответить родной дочери. Она тоже стояла с телефоном у окна и глядела на унылое воскресное утро, тщетно пытаясь различить больными глазами очертания Грейт Скеллиг. Она лихорадочно пыталась собраться с мыслями, найти для дочери правильные слова, но в итоге у нее вырвалось лишь:
— О Селия…
— Почему ты не рассказывала мне о папе раньше? — слышала она требовательный голос дочери. — Ты ведь знала, что мне можно доверять. Знала?
«Да, — подумала про себя Эйлин, — я доверяла тебе, но не хотела обременять тебя. Не хотела, чтобы ты знала, какая страшная тень нависает над нашей семьей».
— Я думала уберечь тебя, — наконец проговорила она. — Надеялась, что это так и останется тайной. Мы ведь живем очень тихо, стараемся не привлекать к себе внимания. Твой отец даже не догадывался о том, что я про него все знаю.
— Что? — пораженно переспросила Селия. Ей всегда казалось, что родители очень близки между собой. — Ты прожила с ним столько лет, и он даже не догадывался о том, что тебе все известно?
Уму непостижимо!
— Я все узнала совершенно случайно и решила держать в себе. Твой отец сильно рассердился бы, узнав, что я копалась в его вещах. Хотя я на самом деле не знала, что ему есть что прятать от меня. Даже не подозревала, что в его книгах и бумагах откроется такое…
Мать говорила резко, и в голосе ее сквозила несвойственная ей горечь.
— Что ты обнаружила, мама?
— В основном письма. Твой отец тщеславный человек, Селия, и никогда ничего не выбрасывал. Я нашла несколько писем от Гитлера, в которых тот поздравлял твоего отца с успехами. В одном из них Гитлер даже назвал Эрнеста «сынок». Я нашла также несколько посланий от Геринга. Все это лежало в ящике его стола среди других бумаг и рядом с томиком немецкой поэзии.
— О, мама… как это ужасно! Я тогда уже родилась? Когда это случилось?
Беззвучно плача, Эйлин сказала:
— Ты была совсем маленькая, Селия. Конечно, я должна была тут же развестись с Эрнестом, но я не могла и чем больше медлила, тем тяжелее было решиться. Я…
Селия договорила за нее сама:
— Ты любила его?
После долгой паузы Эйлин прошептала:
— Да, наверно. Тогда. Но это было так давно, что теперь мне трудно вспомнишь. Ты была совсем еще ребенком и очень любила отца… — Голос вновь изменил ей. Отдышавшись, она добавила: — Я уже не люблю его, но теперь поздно что-то менять.
— Где он сейчас? — спросила Селия.
— В саду.
— Мама, почему бы тебе не приехать к нам пожить? Скоро такое начнется!.. В газете сообщили ваш адрес и со дня на день вас атакует целая армия репортеров. Приезжай в Лондон, мы позаботимся о тебе, — с мольбой в голосе сказала Селия.
— Твой отец не уедет отсюда, ты же знаешь. В течение сорока пяти лет я неоднократно предлагала ему, но он отказывался.
— А ты?
— Нет, милая Селия. Спасибо тебе, но я должна быть рядом с ним.
— Но ведь ты несчастна, мама…
— Теперь поздно что-то менять. Я устала и хочу только покоя. И потом подумай, как твой отец будет без меня?
