подумала, что двойняшки выглядят точно так же, как они с сестрой в четыре года — раскованными и невинными. Она потянулась к Керри и нежно похлопала ее по руке.
Керри встала и поправила жакет своего нового костюма от Арманн. Длинные белокурые волосы красиво обрамляли ее загорелое лицо, а в кошачьих зеленых глазах пробегали искорки всякий раз, когда она смотрела на своих детей.
— Хорошо, что это случилось дома. В прошлый раз, когда ты исчезла, мы переволновались до смерти, — сказала Керри.
— А что же все-таки случилось на этот раз? — со вздохом спросила Грейси.
Керри замялась, но потом все же решила рассказать правду. Грейси всегда было лучше говорить правду.
— Это случилось вечером, накануне того дня, как тебя сюда привезли, начала она. — Папа давал прием. — Керри старалась, чтобы ее голос звучал как можно естественнее. — Я так понимаю, ты забилась в сервант. Там тебя и нашли… совершенно голой. Видимо, ты просидела в темноте довольно долго, весь прием. Только когда стали подавать десерт, один из гостей услышал, что в шкафу кто-то копошится. — Керри вздохнула. — Нечего и говорить, как расстроился папа, — продолжила она, — он чуть не подавился тортом, я уже не говорю о Зои.
При упоминании последней подружки отца Керри заморгала и, помолчав, завершила рассказ:
— Ты выкарабкалась оттуда на четвереньках в чем мать родила со своим альбомом для рисунков и ярко-красным карандашом. Конечно же, Харрингтоны сделали вид, что ничего не заметили… — Керри замялась, раздумывая, как поделикатнее изложить события, но была прервана взрывом смеха Грейси.
Сначала Керри растерянно смотрела на нее, а потом вдруг тоже начала улыбаться. Она представила себе, как голенькую Грейси вдруг находят в серванте в разгар званого ужина. А Грейси уже просто заходилась от смеха. По ее щекам текли слезы, и Керри тоже захохотала.
— А самое смешное, — выдохнула она, — что миссис Фелтон похвалила твой рисунок! Только она никак не могла понять, почему под ним ты написала «Вильгельм Завоеватель».
Грейси держалась за бока, продолжая хохотать.
— Потом, — продолжила Керри, — после многозначительной паузы ты заявила, будто твоей рукой управляют духи и ты не знаешь, что получится на рисунке, пока не выйдешь на свет.
— Бог мой! Это не правда! — выдохнула Грейси.
— Правда! А все остальные гости сидели в это время уткнув носы в тарелки, потому что всю эту тираду ты произнесла, стоя перед ними с голой попкой.
И они снова разразились хохотом, слезы текли по щекам.
В комнату вошла медсестра, держа поднос с лекарствами, и с подозрением посмотрела на девушек.
— Вам нужно уходить, — сказала она Керри, которая безуспешно пыталась подавить смех. — Мисс Портино пора отдыхать.
— Я приеду завтра, моя дорогая, — сказала Керри, вытирая глаза. На прощание она еще раз обняла сестру.
— Спасибо, что привезла мамин стул, — с нежностью ответила Грейси.
Веселье покинуло Грейси, как только Керри вышла из палаты, закрыв за собой дверь. Ею снова овладела печаль, когда комната наполнилась тишиной. Из других палат сюда не доносилось ни единого звука, и ей показалось, что она осталась одна во всем мире, словно последний человек, выживший во всей Вселенной. Она встала с постели, накинула атласный халатик, ее пальцы пробежали по спинке того самого изящного деревянного стула, и грусть стала еще глубже.
Она подошла к окну. Небо было уже совсем темным. Она услышала стук своего сердца и попыталась сосредоточиться на воспоминаниях о том, о чем они с Керри когда-то мечтали. Их фантазии всегда поддерживала мама, Энн. По вечерам они, перебивая друг Друга, рассуждали о том, что они четверо всегда будут вместе и всегда будут счастливы. Грейси старалась думать только об этом, но не могла. В мысли вторгалась жестокая реальность. Ее страшило то, через что ей неминуемо придется пройти завтра.
— Завтра приедет отец, — прошептала она в пустоте комнаты.
Энн наклонилась к иллюминатору, чтобы взглянуть на маленький остров Палм-Бич — всего четырнадцать миль в длину и одна миля в ширину. Она сидела в первом ряду, самолет заходил на посадку, делая последний разворот над Мар-а-Лаго, международным аэропортом Палм-Бич.
«Небольшая полоска суши, овеянная огромным количеством мифов и легенд», — подумала она. Остров, восточный берег которого омывается Атлантическим океаном, а западный — водами озера Уорт, в этот вечер казался изумрудно-зеленым — ряд ухоженных лужаек с живыми изгородями, кокосовыми пальмами и буйной растительностью, на которых голубыми пятнами выделялись бассейны и серыми — теннисные корты. Палм-Бич, очень гостеприимный, обожаемый именитыми европейцами — королями, президентами, финансовыми магнатами, прочими значительными персонами, — оставался загадкой почти для всех, кто там побывал. Человеку, впервые попавшему сюда, он представлялся чем-то вроде кинозвезды — сверкающей, большой, прекрасной и таинственной.
Вот уже в течение восьми лет Энн частенько приезжала на остров, чтобы повидаться со своей лучшей подругой Джейн Уитберн. Но за все это время она так и не научилась отличать представителей того или иного круга, которые существовали отдельно друг от друга в неукоснительном соответствии с правилами и обычаями, установленными ими же самими.
А если это некая монолитная культура, думала она, коллективно созданная жителями Палм-Бич, одинаково богатыми, немолодыми, эмоционально скудными и декадентствующими? Или они, вращаясь в высших кругах общества, делали на этом огромные состояния с помощью интриг и разного рода манипуляций людьми? Так что же это за место — остров мечтающих попасть в нувориши или земля обетованная? Или же мировая столица изобилия, бастион денег и власти? Возможно, все эти благовоспитанные люди — филантропы, старающиеся сделать этот мир чуточку лучше? А может быть, это и есть пресловутый Эдемский сад, только со своим собственным запутанным социальным механизмом, со своей историей, которой трудно найти параллели с чем бы то ни было, с присущей только этому месту бодростью духа?
Или же все вместе взятое? Впрочем, так ли это важно?
Для Энн в эту минуту остров был лишь одним из курортов, одним из мест, которых она объездила великое множество.
Окончив колледж, Энн вела гораздо более серьезную и содержательную жизнь, чем все ее сверстники.
У нее был роман с французским графом, когда она училась в Сорбонне. Правда, позже она не могла бы сказать наверняка, была ли это с ее стороны любовь к мужчине или она влюбилась в Париж, но граф ввел ее в высший свет Европы, и она вписалась в него настолько естественно, как будто всю жизнь к нему и принадлежала.
В те дни ей приходилось с мастерством циркачки успевать посещать лекции по сравнительной религии, восточной философии и другим философским предметам и в то же время ужинать в «Максиме», играть в гольф на частных полях, в поло в «Багатель», проводить ночи в «Режине» и «Кастеле». Это был головокружительный роман. В выходные дни они оказывались то в отеле «Даниэлли» в Венеции, то в «Ритце» в Мадриде, то в «Кларидже» в Лондоне, то в «Эксельсиоре» в Риме, перемещаясь из одного дворца в другой, пока их любовь с графом не стала увядать.
Позже она влюбилась в коллекционера из Парижа, который ловко покупал предметы искусства, опережая всех потенциальных покупателей, и она жила в его доме среди мебели Рульмана и канделябров Галлея. Он подарил ей скульптуру Дега, изображавшую породистую лошадь, и великолепный рисунок Милле, которым она до сих пор восхищается. С этим человеком она ходила по музеям, вернисажам, выставкам-продажам и художественным аукционам; он перезнакомил ее со многими людьми искусства. Будучи еще совсем молодой, она, таким образом, уже была знакома со всеми европейскими аристократами, завсегдатаями артистических кафе, владельцами авиазаводов, а также с художниками и скульпторами, писателями и поэтами. Последним она отдавала предпочтение.
Вокруг Энн постоянно крутились мужчины, она нередко меняла любовников, оставляя отвергнутых
