— Вкусно, — заметила Тэсс, попробовав омлет, — у меня на кухне не слишком складно получается, потому и холодильник почти пустой.
Бен принялся за свой омлет с аппетитом мужчины, для которого еда — одно из самых больших удовольствий в жизни.
— Одиночество приучает к самообслуживанию.
— Но не творит чудес! — Значит, он готовит, убирает квартиру; несомненно, является отличным работником; у него не возникают проблемы с женщинами. Тэсс допила кофе. Отчего, подумала она, сейчас ей как-то не по себе; вчера вроде ничего подобного не было?
Оттого, что она не так привыкла к мужчинам, как он к женщинам. И оттого, что она не привыкла к рутинным завтракам после ночи страстной любви. Ей почти тридцать, и в отношениях с мужчинами она всегда осторожна, не переступает опасной черты. От случайных приключений она получает удовольствие, но в ее жизни они не играют особой роли. Не играли.
— Ну, ты-то явно знаешь толк в самообслуживании.
— Любишь есть — умей готовить. — Бен пожал плечами. — А я люблю есть.
— Женат никогда не был?
— Что? Нет. — Он чуть не поперхнулся и потянулся за тостом. — Это мешает…
— По бабам бегать?
— В частности. — Бен ухмыльнулся. — Отличный тост у тебя получился.
— Наверное, действительно мешает. Но, смею заметить, есть и другая причина твоей, скажем так, неустроенности: работа, которая у тебя всегда на первом месте. — Тэсс посмотрела на бумаги» которые он сдвинул на край стола. — Работа полицейского тяжела, изнурительна и опасна.
— Насчет первого и второго — точно. В отделе по расследованию убийств масса писанины. Ну и шевелить мозгами, конечно, приходится. Сидишь за столом, разгадываешь ребусы.
— Писанина, — машинально повторила Тэсс. Вдруг она вспомнила, с какой легкостью однажды Бен выхватил из кобуры пистолет.
— Большинство наших ходит в гражданском. — Он почти расправился со своим омлетом и уже на меревался отхватить кусок у Тэсс. — Обычно появляешься, когда дело уже сделано и тебе остается лишь составить из осколков нечто целостное. Говоришь с людьми, звонишь по телефону, мараешь бумагу…
— И шрам свой таким образом заработал? — Тэсс рассеянно ковыряла вилкой недоеденный омлет. — Марая бумагу?
— Я же тебе говорил, это прошлогодний снег. Но она обладала аналитическим складом ума, и удовлетворить ее такой ответ не мог.
— Однако же в тебя стреляли, и скорее всего не раз.
— Бывает, появляешься на сцене, когда тебя не ждут.
— И все это входит в повседневную работу?
Поняв, что разговор обещает быть серьезным, Бен отложил вилку.
— Тэсс, моя работа — не кино.
— Да, но и не торговля башмаками.
— Ладно. Не спорю, иногда приходится жарко, и все-таки основное в такой полицейской работе — писанина: отчеты, стенограммы допросов, идеи и версии. Недели, месяцы, даже годы уходят на утомительную тягомотину, в сравнении с которой настоящая опасность — это всего лишь миг, вспышка. Ребятам в форме, которые патрулируют на улицах, приходится сталкиваться с ней значительно чаще, чем нам.
— Понятно. Стало быть, при нормальном развитии событий тебе практически не приходится сталкиваться с ситуациями, когда применяется пистолет?
Некоторое время Бен молчал: разговор этот ему нравился все меньше и меньше.
— К чему это ты клонишь?
— Я просто пытаюсь понять тебя. Мы провели вместе две ночи, и мне хочется знать, с кем я сплю.
Вот этого ему и хотелось избежать: любовью лучше заниматься с закрытыми глазами.
— Бенджамен Джеймс Мэтью Пэрис, в августе исполнится тридцать пять, холост, рост шесть футов и полдюйма, вес сто семьдесят два фунта.
Она уперлась локтями в стол и, опустив подбородок на сплетенные руки, пристально посмотрела на него.
— Ты не хочешь говорить о своей работе?
— А что говорить? Работа она и есть работа.
— Твоя — нет. Работа есть работа, когда с понедельника по пятницу отмечаешься в журнале: пришел- ушел. И когда не носишь с собой пистолет, как другие портфель.
— Большинство портфелей не заряжено.
— Но тебе же приходится пускать пистолет в ход!
Бен допил кофе. Теперь он чувствовал себя вполне свежим.
— Не думаю, что найдутся фараоны, которые, дослужив до пенсии, ни разу не пустили в ход оружие.
— Это я понимаю. Но, с другой стороны, как врач, я имею дело с последствиями. Семейное горе, потрясение и душевная травма жертвы.
— Я никогда не стрелял по жертвам.
Что-то в его голосе насторожило Тэсс. Может, ему доставляло удовольствие притворяться — не только перед ней, но и перед самим собой, что жестокость в его работе — вещь случайная, неизбежный побочный продукт? Любой, в кого ему приходилось стрелять по долгу службы — это, выражаясь его словами, плохой парень. В то же время она была убеждена, что какой-то частью своего существа он помнит о милосердии, о том, что существуют плоть и кровь. Именно эта часть не дает ему покоя.
— Когда ты стреляешь в кого-нибудь в порядке самозащиты, — медленно проговорила она, — это похоже на войну, в которой враг для тебя — скорее символ, чем личность?
— О таких вещах вообще не думаешь.
— Не понимаю, как это может быть!
— Ну так поверь мне на слово.
— Но когда оказываешься в положении, требующем крайних мер самозащиты, ты ведь стремишься поразить противника?
— Нет. — Бросив это короткое слово, Бен поднялся и взял тарелку. — Послушай, когда хватаешься за пистолет, вовсе не чувствуешь себя Одиноким Скитальцем. И думаешь не о том, чтобы твоя серебряная пуля поцарапала руку плохого парня, в которой он сжимает пистолет. Тут другие ставки — твоя жизнь, жизнь твоего напарника, жизнь мирных людей. Все ясно — белое или черное.
Бен унес тарелки. Она не стала спрашивать, приходилось ли ему убивать, и так все было ясно.
Тэсс посмотрела на бумаги, с которыми он работал. Черное или белое. Серые оттенки, которые она видит, он не воспринимает. Для него человек, которого они ищут, убийца. О происходящем у него в мозгу, в чувствах, может быть, в душе Бену нет дела. Похоже, иначе и быть не может.
— Эти бумаги… — начала она, когда Бен вернулся, — моя помощь не требуется?
— Да нет, рутинная работа.
— Ну, в этой области я большой специалист.
— Возможно. Поговорим об этом позже. А сейчас мне пора идти — в девять начинается месса.
— Месса?
Бена позабавило ее удивление.
— Нет, нет, под сень святой матери церкви я не возвращаюсь. Просто мы подумали, что разыскиваемый нами может сегодня утром появиться в одной из двух церквей. Вот мы и ходим на каждую мессу в обе церкви, начиная с шести тридцати. Бросили жребий, мне выпали девяти-, десяти — и одиннадцатичасовые службы.
— Я иду с тобой. И не возражай, — сказала она, не дав ему и рта раскрыть, — я ведь действительно могу оказаться полезной. Мне известны признаки, симптомы…
Не надо говорить ей, что он сам хотел попросить ее об этом. Пусть думает, что это она его уговорила.
