Дом Утраченных Грез

согнуться пополам, и тут его начало рвать на побеленную стену. Три дня узо, бренди, ракии, красного вина, белого вина, пива, злости, страха, обиды, боли, вины, отвращения к себе и ничего существенного, кроме горстки оливок, – все это исторглось струйкой черной желчи из глубин его нутра. Он стоял на четвереньках, корчась от спазм рвоты.

Панайота нежно дотронулась до его спины, и он снова содрогнулся, давясь желчью. Через несколько секунд она решилась еще раз коснуться его. Он с ужасом смотрел на лужицу рвоты. Она принялась поднимать его. Он не сопротивлялся.

Он стоял, вытирая рот рукавом.

– Куда бы я ни шел, – проговорил он, отдышавшись. – Куда бы ни шел, что бы ни делал. Всюду. В траве. В камнях на песке. В следах змей на лугах. В звездах или в этой луже рвоты. Всюду я вижу буквы. Алфавиты. Знаки, и символы, и руны. Письмена. Вещи, которые не могу прочесть. Послания, которые не могу разгадать. Понимаешь, о чем я говорю?

Она ничего не ответила.

– Откуда тебе знать? Ты девственница. Откуда тебе знать? Ким вошла туда. Откуда тебе знать, что это значит.

С другого конца улицы подошли трое мужчин. Один из них был двоюродный брат Панайоты. Он окликнул ее и остановился, ожидая ответа. Окликнул тоном обеспокоенного собственника.

– Да. Все хорошо, – сказала она, присоединяясь к мужчинам, и крикнула Майку:

– Доброй ночи!

Трое мужчин крикнули тоже:

– Кали нихта!

– Доброй ночи! – ответил он, прислоняясь к стене. – Доброй ночи!

33

Майк проснулся от стука ставен. Разлепил слипшиеся веки. Солнце, процеженное через виноградную листву, текло сквозь щели ставен в комнату, свежее и бодрящее, как лаймовый сок. Снаружи раздался крик: «Восстань!»; Майк сел в постели, голова от резкого движения словно взорвалась. Ким дома не ночевала. События вчерашнего вечера разом обрушились на него. Как если бы он открыл шкаф и все содержимое посыпалось бы ему на голову.

После того как у него на глазах Ким вошла к греку официанту, он, как оглушенный, долго бродил по улицам. Потом вернулся домой, а поскольку ключ был потерян, пришлось разбить стекло в двери, чтобы попасть внутрь.

Снова крик с улицы: «Восстань!» Было что-то странно будоражащее в архаическом этом зове. Древнем, по-библейски властном веленье. Майк натянул штаны и распахнул дверь.

Снаружи стоял Манусос. В лучах солнца удивительным образом казалось, будто он сам мягко светится. Синий головной платок затянут тугим узлом надо лбом, темные текучие карие глаза смотрели на Майка с гневным прищуром, отчего мягкую, выдубленную солнцем кожу лица прорезали морщины, резкие морщины, тянувшиеся вниз и скрывавшиеся под взъерошенными серо-стальными усами.

– Я пришел, – сказал Манусос.

На плече у него висела холщовая сумка, в которой лежало что-то, распиравшее ее бока. Майк не знал, что сказать.

– Я пришел, – повторил пастух.

– Вижу, – проговорил Майк.

Манусос кивнул, явно не заметив иронии Майка. Майк тряхнул головой и, шлепая босыми ногами, протиснулся мимо него и пошел через патио и сад к насосу. Манусос двинулся следом. Майк сунул голову под кран и нажал на рукоятку, но вода не полилась. С растущим раздражением он задвигал рукояткой.

– Насос сухой, – заметил Манусос.

Майк, словно не слыша его, схватил ведро и пошел к морю. Вернулся, залил насос, но опять его усилия были напрасны. Пастух покачал головой и поцокал языком.

– Зачем ты пришел? – спросил Майк.

– Сперва пойди поплавай.

– Что?

– Сперва ты должен поплавать.

– Почему?

– Потому что, когда Ким здесь, ты плаваешь. Сейчас я вижу, что Ким здесь нет, и ты больше не плаваешь. Я не плаваю. – Он прижал руку к груди, а другую поднял. – Никогда. Не люблю этого. А тебя тянет к рыбам. Я это вижу. И все же теперь ты совсем не плаваешь.

– Что ты такое несешь?

– Верь мне; будет лучше, если пойдешь и поплаваешь, если хочешь, чтобы Ким вернулась.

– Не до купанья мне.

– Нет. Сейчас ты плаваешь только в огромном чане алкоголя. И выглядишь как дерьмо. Иди! Иди! Ты лучше, когда плаваешь в море.

Майк еще не вполне проснулся. Он толком не понимал, почему вообще ввязался в этот разговор. Он посмотрел вдаль, на скалу, торчащую в море. В голове стучал молот. Утреннее солнце скользило по воде тонкими, похожими на кружево, полосами. Скала казалась влажной и пурпурной, призраком над водой. Море между берегом и нею было холодным.

– А если искупаюсь, тогда что?

– Тогда я расскажу тебе.

– Расскажешь? О чем расскажешь?

– Об этом доме. Расскажу, почему этот дом несчастливый. Почему нехорошо жить в этом доме.

Майк был ошарашен. Он пристально посмотрел в немигающие глаза пастуха и увидел в них то, чего прежде не замечал: заповедные просторы с остроконечными пиками мудрости и широкими долинами опыта. И еще увидел он в них опасную проницательность, словно в этот самый момент Манусос внимательно следил за тем, какую реакцию вызовут в Майке его слова. Фигура Манусоса каким-то неуловимым образом приобрела совершенно иной масштаб, и Майк занервничал, даже слегка испугался. Деваться было некуда.

– Ладно, – сказал он. Стянул штаны и голышом ступил на берег. Забрел подальше и бросился в воду.

Холод вывернул кожу наизнанку. Рассекаемая его руками вода бурлила и пенилась. Он погрузился с головой и открыл глаза в зеленом желе моря. Он плыл под водой, думая, почему Манусос неожиданно явился сегодня. Мир колышущихся актиний и морских ежей, напоминавших черную мошонку, казался сегодня объятым меланхолией, пустынным. Ни полосатых рыб, ни морских коньков, обычно резвящихся среди водорослей. Мрачный мир утраты и разочарования. Когда в легких уже почти не осталось воздуха, события минувшей ночи снова ясно встали перед ним: Ким, входящая в дом чужого мужчины, обезьянья вонь в церкви Девы Непорочной. Он раскрыл рот, чтобы закричать: «Нет!» – и морская вода хлынула в легкие.

Он вынырнул на поверхность, кашляя и отплевываясь. В носу щипало, в голове гремело. Его передернуло. Неприятная дрожь пробежала по телу под легкими волнами. Он развернулся и, медленно рассекая воду, поплыл к берегу.

Манусос сидел на берегу под деревом, терпеливо дожидаясь его. Он проводил Майка до патио и стоял рядом, пока тот вытирался. Майк предложил ему кофе. Манусос долго и сосредоточенно раздумывал над его предложением, словно это могло отвлечь его от цели прихода.

– Да, – проговорил он наконец. – Да. Я выпью с тобой кофе.

Он сел на скамейку у стены, по-прежнему не выпуская из рук холщовой сумки. Майк поставил чайник на плиту и откупорил бутылку узо. Манусос отмахнулся от протянутого стакана. Майк пожал плечами и налил себе.

– Жирный червь становится еще жирней, – сказал пастух.

– Что это значит?

– Жирный червь откладывает яйца в алкоголь.

Майк покачал головой и сделал глоток. Они молча ждали, когда закипит чайник. Минуту спустя Манусос