Харри повернулся, услышав мой голос.
– Алексис.
На нем был ярко-красный горнолыжный костюм западного фасона, состоявший из брюк и куртки с черными полосками на плечах. Даже «водолазка» была красной – как и та, что алела на нем более десяти лет назад, когда он открыл дверь своего нью-йоркского дома и обнаружил у порога меня. С тех пор я не видела Харри в этом свитере. На наши тайные лондонские свидания он всегда являлся в костюме, рубашке и галстуке. Полагаю, Сара считала, что отправляться к портному в менее официальной одежде просто неприлично.
– Здравствуй, Харри. – Мой голос показался мне незнакомым, сдавленным. – Я не знаю, что сказать. Я по тебе скучала.
– Я тоже по тебе скучал. Сара болела. Поэтому мы отменили нашу весеннюю поездку в Англию. Мне жаль.
– Что с ней случилось?
Он раздраженно отмахнулся от моего вопроса.
– Не имеет значения. Она – ипохондрик. У неё вечно то одна болезнь, то другая. Сейчас, после смерти её отца, она не может простить себя за то, что не повидалась с ним в последний раз. Я не могу простить ей то, что она помешала мне встретиться с тобой. Я знал, что ты будешь ждать, ломать голову… – Печальное выражение лица сменилось улыбкой, которую я всегда обожала. – Ты выглядишь потрясающе, Алексис. Ты совсем не стареешь.
– Ты тоже выглядишь потрясающе.
Но это было ложью. Даже через мои солнцезащитные очки я могла видеть, что он определенно изменился со времени нашего последнего свидания. На его лице появились морщины, говорившие о беспутном образе жизни (возможно, они были не столь заметны в полумраке гостиничных номеров). Они напомнили мне о других морщинках на другом лице, которое я также когда-то любила: на лице нашего отца. И я тотчас поняла, что Харри злоупотребляет спиртным, как некогда – наш отец. Я могла лишь гадать, как давно это началось, насколько это серьезно, как он относится к этому и в какой степени это связано со мной. Или я льстила себе? Не думаю.
Наши голоса прозвучали одновременно.
– Где Иэн?
– Где Сара?
Мы оба засмеялись, но это не было забавным. Мы взялись за руки, обтянутые перчатками, как делали в детстве в Пилгрим-Лейке, когда были городскими изгоями, искавшими лишь друг в друге утешение и поддержку. Разменяв пятый десяток, мы по-прежнему походили на тех детей, льнувших друг к другу. Казалось, будто все случившееся с нами после жестокой вынужденной разлуки на самом деле не никогда не происходило, не шло в счет, ничего не значило, потому что мы с Харри попали в машину времени, которая не позволяет нам продвинуться вперед ни на один дюйм.
– Иэн катается с Джинной, – сказала я. – Они, вероятно, в Маргунсе или Тре Флюорсе. В нескольких милях отсюда.
– Значит, Джинна с вами. Она, должно быть, уже взрослая. Сколько…
– Ей восемнадцать.
Мы оба подумали о том, что Харри видел Джинну только однажды – в тот вечер, когда он убил её мать и няню. Джинне тогда было три года.
– Славное семейное воссоединение на рождественские каникулы, сказала я.
Голос Харри прозвучал ещё более саркастично.
– Представляю.
– Джинна только что закончила школу. В следующем месяце она отправится в университет.
– Трудно поверить, что прошло столько времени.
– Потерянного времени, – напомнила ему я. – Ты ещё не сказал, где сейчас Сара. Или ты здесь один?
– Как бы не так. Сара принимает минеральные ванны в отеле. О ней заботится её личная нянька.
– В каком отеле?
– «Энгадин».
– Какое совпадение. Мы остановились там же.
Харри снова улыбнулся, темные очки закрывали его глаза.
– Знаю, – сказал он, ободряюще пожав мою руку.
Но я едва не отпрянула.
– Знаешь? Откуда?
– Я подозревал, что Иэн выберет роскошный «Энгадин», и навел справки, прежде чем заказать нам номер. Мне сказали, что вы забронировали номера с пятнадцатого декабря.
У меня сжалось сердце.
– Да, мы приехали неделю тому назад.
– А мы – вчера вечером.
– Я не видела вас за ужином.
