— Жить захотят — найдут захоронку, — отмахнулся князь. — И все. Будя на ентом. Я и так на поводу у тебя пошел, струги[72] на Оку поставил, а в них без малого тысячу усадил, — огрызнулся он.
Со стругами все так, кто спорит. Прислушался он ко мне. Но сунул их не туда, куда я тыкал пальцем, — загнал под Калугу, все к тому же передовому полку. А ведь им тоже прямая дорога под Серпухов, а от него, если надо, в любую сторону, согласно текущей обстановке.
И ничего удивительного нет, что не помог ни вал, возведенный напротив самого удобного брода через Оку, где стоял большой полк, ни здоровенный гуляй-город. Оставив для маскировки подле этого перехода несколько тысяч вместе с пушками для имитации отчаянных попыток переправиться через реку, Девлет под покровом ночи бросил лучшие силы вбок, к Сенькиному броду, и, с ходу сбив жалкую заставу из двухсот человек, прорвался на наш берег. Когда русские ратники подоспели, драться было уже поздно — очень уж невыгодное расположение, да и переправиться успело изрядное число татар.
А перед крымским ханом лежала почти прямая дорога и в конце ее беззащитная Москва…
Глава 22
НЕ ХОЧУ БЫТЬ ПОЛКОВОДЦЕМ
Когда я появился в шатре Воротынского — останавливаться в самом Серпухове он не пожелал принципиально, демонстративно устроив свою ставку левее, чуть ли не напротив брода через Оку, — на князе лица не было. Таким растерянным я его еще не видел. Таким злым, впрочем, тоже. Это я уже сужу по валявшимся повсюду изодранным грамоткам да перевернутому вверх ногами столику, из-под которого сиротливо выглядывал краешек карты.
— Все к черту, фрязин, Все, что я задумал, прахом. Не мог Ванька Шуйский людишек поболе отправить на этот брод! А ведь упреждал я его! А теперь что ж — теперь все! Ныне Девлетке прямого ходу до Москвы нет ничего. Ежели налегке, так в два дни поспеет.
— Обогнать никак? — осторожно осведомился я. Воротынский сердито мотнул головой:
— Одна дорога в этих местах. По иным местам идти — людишек загонишь, а опередить не выйдет. К тому ж, гонец сказывал, ногайцы прочих ждать на переправе не стали. Едва передовой полк Девлетки на наш берег ступил, как они с рассветом подались вперед.
— А наш передовой полк где?
— Яко и уговаривались, следом шел, да что проку. Людишек-то мало. Куснул и назад, — досадливо отмахнулся князь.
— Вот пусть и дальше кусает, — посоветовал я. — Ты про уговор с князем Токмаковым не запамятовал? Самое время. Шли к нему гонцов, и пусть он нам весточку отправляет.
— Мыслишь, пора? — вздохнул Воротынский.
— А чего ждать? — пожал я плечами.
Весточку предполагалось выслать, когда станет совсем худо. Текст прежний, как и тогда, под Москвой. Мол, держитесь, а ждать вам недолго, и помощь близка — ведет государь Иоанн Васильевич свежие полки из Ливонии, а ныне он с ними уже под Дмитровом. Испугается Девлет или нет — вопрос сложный, но, даже в случае если он не поверит, мы ничего не теряли, кроме одного гонца.
Когда все это затевали, то, учитывая вероятность пыток, я еще отдельно переговорил с князем Токмаковым. Мол, гонец обязательно расскажет все, что знает, и все, что видел. Поджаривание пяток на костре гораздо эффективнее любой «сыворотки правды» — почему-то охватывает горячее желание сказать правду, и только правду. Потому надо перед отправкой создать для него полное правдоподобие.
Сделать это легко. Когда ратник придет за грамоткой, он непременно должен заметить усталого, в пыли и грязи, человека, спящего где-нибудь на лавке. То есть прискакал с весточкой, не ел, не спал два дня, вот и свалился прямо тут, а будить жалко — вон как умаялся. Обмана почти не будет — наши гонцы именно так и будут выглядеть. А на столе чтоб непременно лежала царская грамота. Любая, лишь бы с нее свешивалась государева печать.
Жульство, как любил говорить дьяк Афонька в известной киносказке, будет заключаться лишь в том, что снаряжаемый в дорогу гонец будет считать, что умаявшиеся гонцы не от Воротынского, а от самого царя. Начнут гонцу князя Токмакова поджаривать на костре пятки — он мигом вспомнит и храпящего вестника, который свалился на лавку от усталости, даже не смахнув с себя придорожную пыль, и грамоту с царской печатью.
Улыбнулся Токмаков. Осторожно, одними уголками рта. Смеялись лишь зеленые глаза с прищуром.
— Сам надумал? — спросил небрежно.
— Сам, — кивнул я. — Мы так в гишпанских землях маврам головы дурили.
Последнее для вящей убедительности. Мол, опробовано, и результат имелся.
Юрий Иванович коротко кивнул:
— Так все и сделаем. Токмо поможет ли? Крымчаки — не мавры.
— Терять-то ничего не теряем, — развел я руками.
Жаль, конечно, что придется так рано этим пользоваться, но кто же ждал, что чуть ли не с первых дней все пойдет наперекосяк.
— Бросать все придется, — вздохнул Воротынский, когда мы вышли из шатра.
— То есть как все? — насторожился я. — И гуляй-город, который сколотили, тоже?
— Ежели брать его с собой, то мы и вовсе Девлета не нагоним, — пояснил князь, — а нагнать надобно.
Ну уж дудки! Я мог согласиться со многими предложениями Воротынского, поскольку давно заметил — без этого нельзя. Если даже они не ахти, все равно одно из них, а лучше два-три надо непременно одобрить, иначе строптивый князь закусит удила и пошлет меня далеко-далеко. Но стоит принять что-то, да еще похвалить, выразив восторг его мудростью, отвагой или решительностью, как Михаила Иванович становится гораздо податливее и в свою очередь может пойти навстречу некоторым моим поправкам. Цирк, ей-богу! Хочешь не хочешь, а приходилось проявлять чудеса эквилибристики, иначе того и гляди слетишь с каната.
Однако гуляй-город я бросать не собирался. Пускай мы бросим все, что угодно, но не его — в какой-то мере мое родное детище. Разумеется, изобрел его не я, и произошло это давным-давно, однако под моим руководством строители внесли в него этой весной столько новшеств, что в какой-то мере гуляй-город и впрямь стал мне родным.
Ведь что он представлял собой раньше? Подвижное укрепление, состоящее из нескольких сборных деревянных щитов с железными скрепами и отверстиями для стрельбы из ручниц и луков. Проще говоря, стена, причем не очень длинная, — всего-то сотня метров. При всех своих несомненных достоинствах недостатков он имел массу, и главный — отсутствие возможности для круговой обороны. То есть гуляй- город преспокойно можно обогнуть и выйти во фланг или вообще в тыл обороняющимся.
Теперь совсем иное. В случае необходимости щиты быстренько вынимались из крепежа и переставлялись в любом порядке. Надо — и в течение нескольких часов стена резко превращалась в правильный круг, неприступный с любой стороны, образовывая укрепление мини-города.
Разумеется, щиты и раньше можно было сдвинуть, но если загнуть концы, то образовывалось место максимум для полутысячи ратников, да и то при условии, что на каждого придется чуть больше квадратного метра. Мизер. К тому же вести бой одновременно в такой обстановке могла от силы пятая часть обороняющихся, а это всего сотня.
Зато сейчас эта стена тянулась чуть ли не на два километра, а то и больше, позволяя при образовании круга драться сразу двум тысячам, а с учетом дополнительных приспособлений, образовывающих как бы второй ярус, четырем.
