Попыхтеть, конечно, пришлось изрядно, причем поначалу не строителям, а мне, убеждая Воротынского и отчаянно давя на него авторитетом иноземных слов, собранных мною без разбора в одну большую кучу. Наряду с «дислокацией» и «диспозицией», имеющими отношение к военным терминам, я приплел туда все, что помнил, включая гинекологию, дискуссию, олигархию, мастопатию и даже предстательную железу.
Под конец я заметил, что именно благодаря столь внушительным размерам наш гуляй-город станет таким могучим пенисом, благодаря коему мы устроим крымчакам небывалый доселе массаж анального отверстия, который каждый воин Девлет-Гирея запомнит на всю оставшуюся жизнь. Если уцелеет, разумеется. Что-то вроде шоковой сексотерапии. На робкую просьбу обалдевшего Воротынского пояснить смысл последних фраз я многозначительно ответил, что это нечто вроде жаргона гишпанских сакмагонов, но если кратко — то очень больно, а местами унизительно. Во всяком случае, маврам эта процедура была не по душе. Лишь тогда князь, тяжело вздохнув, махнул рукой:
— Ну ежели так, то пущай сколачивают ентот твой… пенис.
И сколотили, включая разборную башенку, которая согласно моему генплану должна была возвышаться в центре. Теперь руководить обороной стало не в пример легче — через прорези наверху башенки сразу видно, куда послать придерживаемый в центре резерв.
Даже бойницы в стенах на этот раз соорудили не как обычно, а на разной высоте для сбивания прицела атакующих. Плюс точный расчет легкого наклона стен, чтобы предотвратить поражение обороняющихся навесной стрельбой.
Все остальное перечислять слишком долго, потому скажу кратко: вложил в этот разгуляй, как я его назвал, всю душу. И что теперь — все мои труды псу под хвост?!
— О том, что многое надо бросить, ты верно заметил, княж Михаила Иванович, — рассудительно сказал я, стараясь не горячиться. — И впрямь иного выхода нет, как идти налегке. Иначе нагнать их не получится. Но гуляй-город надо брать с собой. Если не возьмем, получится, что мы догоняем Девлета только для того, чтобы встретить свою смерть.
— Честь, фрязин, дороже. Я Иоанну Васильевичу слово дал — костьми лягу, а ворога до Москвы не допущу. Я уж и гонцов к воеводам-князьям отправил. И в Тарусу, к Никите Романовичу Одоевскому, и к Андрею Петровичу Хованскому. Повелел, чтоб бросали все да шли в обгон, вставали где ни попадя и грудью закрывали дорогу. Ну а тамо и мы с князем Репниным да с Шуйским подоспеем. Удержать все одно не сумеем, да мертвые сраму не имут.
Он умолк и мрачно посмотрел на меня. Было видно, что для себя он все решил еще в тот момент, когда только узнал о татарском прорыве.
«Ох, что-то не по душе мне его пессимизм. С такой обреченностью битвы не выигрывают», — подумалось мне.
— Зато опалы не будет, — горько усмехнулся Воротынский, прервав наступившую в разговоре тяжелую, давящую обоим на нервы паузу. — Опять же и сына Ивана с Белоозера государь, может, возвернет, памятуя обо мне[73]. Да и вотчин отцовских лишать его не станет. Костьми ляжем, — повторил он твердо. — И от слова даденного я не отступлю. Что, фрязин, неохота помирать? — подмигнул он мне и ободряюще заметил: — А ты не боись. Смерть на миру — не старуха с косой. Она яко красная девка. А уж погуляем напоследок вволюшку.
Но человеческому детенышу легче — он был один, а меня ждала Маша, а не та, что с косой, пускай выглядящая, по уверению Воротынского, красной девкой. И Маша должна дождаться своего героя живым, иначе зачем я все это затевал.
— Погоди, Михаила Иванович, насчет костей. Рано нам ложиться. Да и Москву этим не спасешь, — заторопился я, лихорадочно подыскивая достойный аргумент, чтобы попытаться все переиначить.
Я не трус, но помирать вот так бездарно, пускай и героически, мне вовсе не улыбалось. К тому же я не считал, что наше положение стало таким уж безнадежным. Да, враги прорвались. Да, часть их ушла вперед. К тому же и остальные тоже настолько сильны, что к ним просто так не подступиться. И все равно должен быть выход, тем более что я помнил магическое слово «Молоди»… Я прикинул все еще раз и… улыбнулся.
— А ты напрасно думаешь, княже, что мы не нагоним Девлета, — торжествующе сказал я. — Он и сам не станет спешить, поверь.
Воротынский недоверчиво воззрился на меня.
— Утешаешь, фрязин, — медленно произнес он, но в глазах его уже вспыхнула крохотная искорка надежды.
— Ничуть, — твердо заявил я. — Давай-ка вернемся в шатер, и я тебе там все изложу.
Когда зашли внутрь, я не стал торопиться. Поставил на место столик, поднял с пола помятую карту, аккуратно расправил ее, после чего неторопливо уселся на лавку.
— Представь себя на месте крымского хана, — начал я.
— Чтоб я в шкуру басурманина, пусть и в мыслях, — да ни в жисть! — возмутился Воротынский.
— Хорошо. Тогда я себя представлю на месте Девлета, — ничуть не смутился я. — Итак, удалось мне обхитрить русских воевод, пройти мимо. Но они все равно остались в живых. И войско их тоже уцелело. К тому же впереди Москва, а там…
— А там ничегошеньки, — выпалил князь.
— А там войско, — строго поправил я его. — У меня, крымского хана, и в мыслях нет, что все воеводы тут и в столице никого. Такого не может быть, потому что… не может быть. Скорее всего, русские на этот раз послали половину войска к переправам, а половину оставили для обороны города. И как знать, может, они нарочно так легко отдали мне переправы. Получается, что я сейчас меж двух огней. Но воеводы должны мне помочь, сами того не желая, потому что они начнут спешить и попытаются меня сдержать. Очень хорошо. А я и сам торопиться не стану, поскольку врага лучше бить поодиночке — вначале разобраться с той половиной войска, что за спиной, а уж потом смело идти дальше.
— И что ты мыслишь? — медленно спросил князь.
По лицу было видно, что он еще колеблется. С одной стороны, рассуждения у фрязина логичные, но, с другой, — Москва без защиты. Да мало того что людей нет, но она ж сейчас как девка голая, с которой сарафан содрали. Любой попользоваться может, и исподняя рубаха, то бишь наспех возведенные земляные валы, не помогут. Скорее уж раздразнят своей легкодоступностью. Стены-то уцелели лишь в Кремле, да и то в двух местах залатанные. Остальное — что Китай-город, что прочее, не говоря уж о слободах, — вообще без каменного прикрытия. Рвы да земляные валы — слабая защита от татар. Вот и думай, князь Воротынский, ломай голову, довериться ли в очередной раз безвестному фрязину Мотекову, как он произносил мою заковыристую фамилию, или все-таки скомандовать привычное «Вперед!». Свои опасения он не таил, честно высказав вслух:
— А ежели поганые инако мыслят, не так как ты?
— Девлет, хоть и нехристь, но умен, собака, — заметил я. — О том по прошлому лету можно судить. Да и ныне он все как надо сделал. А коль умен, то на рожон не полезет. Это дурни такое сказануть могут, о чем и не догадаешься, а прочие люди думают схоже, потому что умная мысль в каждом деле только одна- единственная. Потому и говорю: не обгонять его надо, чтоб он неладное не почуял, и не вставать спереди, а, наоборот, держаться сзади. Тогда он точно уверует в московское войско, потому что решит, что мы хотим его взять в клещи и ударить разом с двух сторон. Мол, из-за этого воеводы и не лезут в обход, сзади норовят куснуть. Вот ты бы сам, Михаила Иванович, как поступил?
Воротынский задумался. Затем, коротко кивнув, предложил:
— Далее сказывай.
— Пока передовой да полк правой руки станут его щипать, он пойдет еще медленнее. Тут-то ты и подоспеешь с основными силами. Хан решит, что пришла пора разбить всех. А вы, куснув, подадитесь назад. Немного совсем, верст на пять — десять, где буду стоять я с дружиной Фаренсбаха, да еще с пушками. И не в чистом поле, а в гуляй-городе, в котором вы и засядете.
