Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...

случайно это слово не произнесешь. Если любой из нас крикнет, вслух или мысленно, – тут же и извлекайте. Всех и в любом состоянии. Даже мертвых.

– И за женщинами нашими присматривайте. Отвлеките их, если что… – добавил Левашов.

– Да о чем вы, господа! Как бы ни сложилось, время возврата подберем по текущему. Даст бог, в полчаса по-любому уложимся. Не перегружайте посторонними мыслями свои чувства. – Мне показалось, что Удолин сам несколько встревожился.

– Само собой, – кивнул Шульгин. – Но тебе же сказали – «если что»! По-моему, достаточно внятная мысль.

А мне как-то сразу стало приятно и хорошо. Никаких сомнений, никаких рефлексий типа «стоит ли снова связываться? Ты ж себе и Ирине слово давал…». Я молча подтягивал ремни снаряжения, размещал на поясном и портупейных ремнях подсумки, что-то раскладывал по карманам.

В голове крутились стихи:

…Дождь бьет по стеклам мокрою листвой.
В резиновый карман – табак и спички,
Револьвер – в задний, компас – в боковой.

Уже с огнем забегали по дому,
Но, заревев и прыгнув из ворот,
Машина на пути к аэродрому
Давно ушла за первый поворот.

В лесу дубы, под молнией, как свечи,
Над головой сгибаются, треща.
И дождь, ломаясь на лету о плечи,
Стекает в черный капюшон плаща…

Это опять Симонов, последнее время – часто стал вспоминаться. Вот и сейчас, вроде бы – к месту. Амундсен, которому эти строки посвящены, после долгих лет скучного покоя узнал об исчезновении дирижабля «Италия» в окрестностях полюса и, вспомнив молодость, сбежал из дома, чтобы лично участвовать в поисках… Совсем как мы сейчас – никому ничего не сказав, суемся незнамо куда, и чем это кончится?

Единственное, что я успел бросить Удолину, когда мы плотно, касаясь друг друга плечами, подчинились его сосредоточенному и в то же время уплывающему взгляду:

– Василич, ты хоть осмотрись поначалу, куда высаживать будешь…

В самый последний момент я внезапно ощутил прилив провидческой тревоги. Дело, пусть и не Восток, а явный Север, все равно тонкое.

Вдруг, с ходу не сориентировавшись, он воплотит нас прямо посередине становища монстров, голов этак в сто, и все при взведенных митральезах? В том месте, которое Сашка сумел обойти стороной, а мы вляпаемся по самое некуда… Вернуться-то вернемся, если каким-нибудь ментазащитным колпаком не накроют, но ощущение пронзающих тебя пуль – совершенно никчемный жизненный опыт.

Уходя в астрал, мы крепко вцепились в поясные ремни друг друга. Я точно не знаю, какое усилие требуется, чтобы такой ремень разорвать. На практике с подобным не сталкивался. Да и сжатую кисть у живого человека разжать просто так мало кому удастся, особенно если альтернатива – падение в пропасть «не знаю чего».

Полет, перелет, переформатирование наших личностей во что-то другое длилось, по субъективному ощущению, дольше, чем когда-либо. Причем именно как перемещение между точками А и Б это не воспринималось. Объяснить такое столь же сложно, как разницу в поцелуях с любимой девушкой и случайной подругой.

Мне хватило времени подумать даже о том, что совсем неясно, как же мы можем попасть в то время и место, которые давно стерты. В подлинном мире мы все отыграли назад, Шульгин вернулся к нам до того, как начала твориться вся эта несуразица.

Однако если в его памяти нужные воспоминания остались, то, независимо от соотношения воображаемого и сущего, Удолин в состоянии реставрировать их до уровня, пригодного к чувственному восприятию. Как, наверное, смог бы материализовать мои детские впечатления от впервые увиденного моря.

– Приехали, – такими словами, продолжая гагаринскую традицию, мог бы объявить о посадке на Луну Нейл Армстронг. Но сказал это Шульгин, когда мы куда-то «прилетели» и ощутили под ногами твердую почву. Я почувствовал, что друзья с двух сторон отцепились от моего ремня, и открыл глаза.

Мы стояли на опушке густого елового леса, старого, столетнего, наверное. В глубину скорее всего непроходимого. Широченные, как самолетные крылья, лапы низко склонялись к полуметровым сугробам. Впереди простирался широкий распадок, его противоположный склон тоже покрывал скрывающийся за горизонт ельник. Этот пейзаж и вправду напомнил мне ландшафты зимней Валгаллы, попадавшиеся по пути нашей экспедиции на поиски города квангов. А также одну из картин Верещагина из жизни партизан войны двенадцатого года. И мы сейчас, вроде тех мужиков в армяках, с топорами и вилами, выглядывали из мрачных дебрей, ожидая приближающегося неприятеля.

Однако распадок был первозданно пустынен, что и к лучшему, пока мы не сориентировались, ментально и географически.

Самочувствие после реинкарнации было не хуже, чем в любой из предыдущих разов, настроение – тоже.

Автоматически произвели над собой несколько известных тестов, удостоверивших, что никаких отклонений от нормы не наблюдается и материальная идентичность – полная.

– Раз так, отойдем на пару шагов назад, – предложил я, – обмозгуем, что дальше…

Разгребли и утоптали площадочку у самого древесного ствола, почти не потревожив снеговые шапки на ветвях. Здесь нас ни с вертолета не заметить, ни с поля.

Первым делом проверили и взвели карабины.

– Приехали, значит, – повторил Сашкины слова Олег. – А куда? Соображай, что там с памятью твоей стало…

Пока он соображал, закурили.

Мороз стоял так себе, вполне терпимый, градусов около пятнадцати Цельсия. Ветер присутствовал, но не тот почти ураганный, что встретил Шульгина прошлый раз, а так – «умеренный до сильного», гнувший мерзлые кусты и завивавший вдоль распадка вихри поземки.

Слева довольно далеко едва просматривались сквозь муть приличной высоты горные отроги. По виду – скорее предгорья Кавказа, чем Урал или Альпы. А может, и Кордильеры, чем черт не шутит. Был у Сашки связанный с ними эпизод, только там убежище в горах было с латиноамериканско-партизанским колоритом.

На Валгалле заслуживающих внимания гор мы в пределах обследованной территории не видели.

– Кое-что начинает шевелиться, – сказал наконец Шульгин, затушив в снегу окурок и спрятав его в карман, как положено в разведке. – Тот раз память о том, кто я есть, вернулась ко мне уже после боя с монстрами, во второй избушке, когда потребовалось Антона спасать. Но никакой ясности, зачем и когда я тут оказался, не прибавилось. Зато сейчас появилось вполне дурацкое, но внутренне не противоречивое объяснение. Я туда попал потому, что захотел выяснить, куда и зачем я попал циклом раньше…

– А что, объяснение не хуже прочих. Если вообще принять концепцию петель времени, подобных той, из которой мы только-только выкарабкались, давайте продолжим. Я сейчас скажу глупость, Олег меня дезавуирует, и побредем потихоньку на поиски дальнейших приключений на свою задницу…

– Ну-ка, – заинтересованно спросил Левашов.

– Кольцо Мебиуса видел? – Вопрос был настолько идиотским, что Олег даже удивляться не стал. Тем более – отвечать.

– А если мы два, три и более колец склеим в виде елочной гирлянды, обеспечив возможность контактов между их поверхностями в любой произвольной точке? Это будет одна и та же односторонняя поверхность или несколько разных, каждая извращенная по-своему?

– Не уловил идеи, честно сказать, – признался Олег.

– И не надо. Это я просто в качестве примера, как малограмотный человек может поставить в тупик дипломированного математика-тополога [74]…

– Топология-то здесь при чем?

– Ты мне сам рассказывал. Любую объемную фигуру, от одномерной до N-мерной, можно коверкать как угодно, придавать ей любую форму, но только без разрывов. И она будет в принципе оставаться тем же