«Массы привыкли, рабочие „полюбили“ свою социал-демократическую партию.
…Это довод рутины, довод спячки, довод косности. А мы хотим перестроить мир.
…И мы боимся сами себя.
Мы держимся за „привычную“, „милую“, грязную рубаху.
Пора сбросить грязную рубаху, пора надеть чистое белье.»
Здесь подчеркнута динамика нового названия, — бояться нового своего названия, — значит бояться самого себя, — потому что новое название оживляя значение, — сдвигает самую вещь — непривычно возвышает ее, и отмежевывая, отделяет от других.
Замена названия произведена не только потому, что вещь больше не соответствует ему, но, главным образом, потому, что «старое», «привычное» название обносилось как грязное белье.
Слово может быть живым, не сглаженным, не изношенным — и оно все-таки неадэкватно вещи. Оно может быть, неадэкватно вещи потому, что задевает одну какую-либо сторону вещи, а других не покрывает. Тогда это слово объединяет вещи по нехарактерному признаку и объединяя их неправильно отождествляет. Оно может также быть неадэкватно вещи, если вещь текуча, процессуальна. Тогда каждая новая фраза процесса отличается в вещном плане от старой, а в словесном не отодвигается.
Пример первого.
Ленин проводит ход рассуждений эсеров «Нас обвиняют в том, что мы были в блоке, в соглашении с Антантой, с империалистами. А вы, большевики, разве вы не были в соглашении с немецкими империалистами? А что такое Брест? А разве Брест не есть соглашение с империалистами? Вы соглашались с империализмом немецким в Бресте, мы соглашались с империализмом французским, — мы квиты, нам не в чем каяться».
Ленин анализирует:
«Чтобы этот вопрос выяснить, я позволю себе привести сравнения с индивидуальным обывателем. Представьте себе, что ваш автомобиль окружают бандиты и приставляют вам револьвер к виску. Представьте себе, что вы отдаете после этого бандитам деньги и оружие, представляя им уехать на этом автомобиле. В чем дело? Вы дали бандитам оружие и деньги. Это факт. Представьте себе, что другой гражданин дал бандитам оружие и деньги, дабы участвовать в похождении этих бандитов против мирных граждан. В обоих случаях есть соглашение. Записано оно или нет, сказано оно или нет, это не существенно. Можно себе представить, что человек отдает молча свой револьвер, свое оружие и свои деньги. Ясно содержание соглашения. Он говорит бандитам, „я тебе дам оружие, револьвер и деньги, ты мне дашь взамен уйти от приятной близости с тобой“, соглашение налицо. Точно также возможно, что молчаливое соглашение заключается между человеком, который дает оружие и деньги бандитам для того, чтобы дать им возможность грабить других, и который затем получает частицу добычи. Это тоже молчаливое соглашение. Я вас спрашиваю: найдите мне такого грамотного человека, который не сумел бы различить обоих соглашений».
Слово «соглашение» — живое конкретное, специфическое. И все же оно в данном случае покрывает вещи разные, потому что пункты вещей, как объединяемые словом для самих вещей — нехарактерны.
Эта неадэкватность слова и вещи обнаруживается в приеме упрощения. Вещи выбираются не только самые конкретные, но и самые остро-противоположные (тот, кого грабят — тот кто принимает участие в грабеже), и в этих остро-противоположных вещах устанавливается общий пункт, — разбираемое слово («соглашение»). Раз это слово оказывается общим для таких разных вещей, — значит оно нехарактерно для них, их не покрывает.
Другой случай, — когда слово покрывает текущий процесс.
Перед нами слово «революция» — но не в сглаженном, нелозунговом значении, а в его конкретном специфическом значении. Так как слово означает процесс, — то оно должно покрывать разные фразы его, — но на деле легко прикрепляться к одной фразе его.
Ленин полемизирует с этим явлением:
«Обычно ссылаются на „последний“ довод: у нас революция. На этот довод насквозь лживый. Ибо наша революция до сих пор дала только власть буржуазии. Что даст завтра наша революция, — возврат к монархии, укрепление буржуазии, переход власти к более передовым классам, — мы не знаем и никто не знает. Значит ссылаться на „революцию“ вообще есть грубейший обман народа и обман самого себя».
То же и по отношению к войне.
«Когда мы возьмем в свои руки власть, тогда мы обуздаем капиталистов и тогда это будет не та война, какая ведется сейчас, — потому что война определяется тем, какой класс ее ведет, а не тем, что в бумажках написано».
Поэтому формулы, определения не должны быть «одноцветными», чтобы из них не ускользала:
«…чрезвычайно сложная, поменьшей мере двухцветная действительность»
В силу этого Ленин протестует против помещения в партийной программе слов «Всемирная Советская Республика».
«…..Претендовать сейчас на то, чтобы дать в программе выражение законченного процесса было бы величайшей ошибкой. Это было бы похоже на то, как если мы сейчас в программе выставили всемирный Совнархоз. А между тем к этому уродливому слову „Совнархоз“ мы сами еще не сумели привыкнуть; с иностранцами, говорят, бывают случаи, когда они ищут в справочнике, нет ли такой станции (смех). Эти слова мы не можем декретировать всему миру».
Каждое слово является закреплением процесса и поэтому либо забегает вперед, предупреждает самый процесс, либо запаздывает, прикрепляясь к какой-либо одной фазе процесса. Чтобы процесс не застывал в сознании, а действительность не становилась через призму слова одноцветной, — приходится проверять слова, обнажить их связь с вещью.
«Надо уметь приспособить схемы к жизни, а не повторять ставшие бессмысленными слова о „диктатуре пролетариата и крестьянства вообще“», — пишет Ленин в «письмах о тактике». (Письмо I. Т. X, с. 29).
Таким образом, полемическая «языковая политика» Ленина выражается:
1) в принципиально-осторожном отношении к словарю (ср. пример «сразу догнали»), в заподозревании самого слова (термин Ленина: «слово-мошенник»).
2) в вышелушивании из власти фразы конкретного значения слова (тот же пример).
3) в борьбе против гладких слов-лозунгов, с туманным объемом лексического единства и с властью лексического плана («Свобода», «Равенство», «Народ»), в снятии с них «ореола» — и в переводе их в другой лексический план, позволяющий проанализировать объем лексического единства.
4) в борьбе против слов-терминов с туманным объемом лексического единства, которым затемнен и заменен «высокой» лексической окраской (разоблачение слова — резервный капитал).
5) в борьбе против старых износившихся слов за отмежевание вещи и оживления значения
