лежат пока укутанные рассветными сумерками короткие и широкие клинки, с надежными гардами, закрывающими руку, спящие в кожаных ножнах.
Рассвету очень любопытно узнать про них больше, и он хотел бы задержаться. Но ему нужно бежать дальше, будить всех и каждого на своем пути.
И, подгоняемый уже начавшим розоветь небом, он устремляется вперед…
— А в качестве ножниц для резки нитей пряхи могут использовать все что угодно. И кого угодно. Стадо пастыря нашего убедилось в этом не так давно, и спорить с этим нет у нас с вами ни желания, ни возможности. Почему, Мерлин?
— Потому что наш мир умирает, Мастер. — Один из подростков, худой, высокий, с большим носом ответил, не шевельнувшись ни на сантиметр. — Потому что чаша терпения была переполнена, и хлынул через ее край гнев.
— Именно, именно так. — Мужчина задумчиво посмотрел на восток, где горизонт уже на одну треть стал красноватым. — Вы же помните, что говорили вам? Про то, как встал брат на брата, отец против сына, жена против мужа. Когда помутился рассудок наш, сжигаемый изнутри гордыней и любовью только к себе, и человечество решило, что может все, что только взбредет в голову. Три поколения назад точно такой же рассвет стал последним из длинной череды тех, когда можно было просыпаться в своем доме и не думать о том, как дожить до вечера…
* * * Год 20.. от P. X. Северо-западные губернии Российской Империи, телеканал РДТВ, прямой репортаж из зоны погашения Прорыва:
Камера крупным планом выхватывает сидящего на бруствере на скорую руку вырытого окопа крепкого парня. Шлем с поляризованным забралом, напичканный изнутри хитрой электроникой, аккуратно лежит на расстеленной ткани плащ-палатки. На парне грамотно подогнанный индивидуальный защитный комплект с верхним слоем «хамелеон». Сейчас камуфляж не активирован, и оператор может снимать его, не опасаясь, что фигура бойца размажется в одно сливающееся с фоном пятно.
Объектив, вероятнее всего, встроен в подобный защитный шлем, тем самым оставляя свободными руки репортера, вынужденного находится на линии фронта. Камера наезжает на лицо, обычное лицо русского парня, родом откуда-то с Брянска, может быть. Или с Харькова, Лиепаи, Гомеля, Новосибирска, с вновь отстроенных городов Туркестана или с Волги. Зуммер пси-совмещения начинает моргать, показывая, что до полной связи с ИД-матрицей осталось всего ничего, и…
Как обычно, все одновременно и привычно и незнакомо: несколько сияющих кругов перехода, погружение под ритмичные щелчки, соединение с матрицей, полный контакт…
* * * Дым, едкий дым, сизого цвета. Он такой всегда. Если сгорает много-много пороха, то он такой всегда. Режущий слизистую глаз и ноздрей. И еще пахнет гарью и кровью. Он такой тяжелый, этот страшный и сладкий аромат. Ambre la guerre… Да и пусть я не прав в этом определении. Ведь при желании вы сможете меня понять.
Дым стлался повсюду, смешиваясь с густым утренним туманом. Плохо, когда он такой. Мешает смотреть, мешает увидеть момент Прорыва. А каждый раз, когда его не замечали, все заканчивалось так же, как и сейчас. Вон, покрутите вместе со мной головами, посмотрите, посмотрите вокруг. Увидьте не просто переломанные тела в камуфляже. Поймите каждого из тех, кто уже никогда не встанет с бруствера.
Сколько раз вам доводилось смотреть на мнемоэкране ИД-визора кадры с мест Прорыва? Помните, нет? Конечно, тяжело запомнить, проще не запоминать. Что можно увидеть и понять за несколько минут экранного времени… Да ничего. Мечущиеся движения камеры выхватывают только то, что должно быть видно. То горделиво подбоченившихся штабных крыс, которые немедленно оказываются там, где нужно, после того, как все закончится. То наваленные тесной кучей тела Тех, кто из-за Черты. Голос диктора, понижаясь и дрожа от торжественности момента, зачитывает какие-то невнятные цифры и перечисляет исковерканные номера боевых групп, закрывавших Прорыв. А потом начинают мелькать высокие кабинеты с теми, кто озабоченно хмурят лбы своих умных и ответственно-государственных лиц. Они что-то докладывают, говорят правильное, скорбное и нужное, льют ложь не то что ведрами, а цистернами… Встанем, не пустим, грудью, уничтожим и не забудем…
А на деле? А на деле нет никого, кроме тех, кто оказался рядом. И уж тогда — как карта ляжет, то ли пан, то ли пропал. Увело меня в сторону, несу тут чушь какую-то… А что только не понесешь, когда в крови еще бурлит адреналин и руки трясутся. Такой мелкой-мелкой дрожью. Нет, не трусливой ни хрена. Как бы попытаться показать вам это, как дать почувствовать?
Не знаю, не знаю, может быть, и получится. Давайте еще оглянитесь, присмотритесь внимательно. Видите — вон там, за сгоревшей кабиной, такое черное и неприятное? Не отворачивайтесь, не нужно. Еще час назад то, что там лежит, летело в вашу сторону, жадно разинув пасть и издавая голодный рык. Такое страшное, большое и уверенное в себе. Сильное и думающее только о том, что впереди какие-то жалкие неумехи, которые не смогут помешать. Сожрал, гнида? Лежи теперь там, где тебе лежится.
Чуть дальше задрал в небо ствол автоматический гранатомет. Рядом с ним, обняв его левой рукой, лежит Зот. Я не знаю, жив он или нет. Не давно Младший вытащил оттуда Лебедя и ползком поволок его на своем горбу в сторону медпалатки. Им досталось, да еще как. Рвануло где-то ближе к концу, подняло в небо фонтан из земли, досок и камня.
Вон справа большая темно-красная лужа. Она уже давно не парит в морозном воздухе. Командира уволокли втроем, стонущего и матерящегося. И без ноги, разжеванной в клочья. И еще, говорят, Лейтенанта тоже нет. А если и есть, то неизвестно, будет ли жить.
Почувствовали хоть чуть-чуть? Хорошо, если да. Давайте сползите вместе со мной по стенке окопа. Хороший окоп, хороший. А как тяжело было рыть тебя, родной? Ой как тяжело. И киркой я тебя долбил, и ломом, прежде чем смог воткнуть штык лопаты. Зато сейчас, пусть и сыплются за шиворот мелкие кусочки земли, ты мне помог. Хотите воды? Нате вот, не жалко. Не нравится вкус, горькая? А что сделать? Там, где Прорыв, воду нужно чистить, чтобы не окочуриться от какой-нибудь дряни. Вот и чистят химики, кидают в нее всякую хрень и кипятят с разной дрянью. Пейте, пока можно спокойно пить. Скоро начнется снова. Откуда знаю? Да уж начнется. Поверьте мне.
Когда начинается Прорыв, Те идут сплошным потоком, давая лишь редкие минуты отдыха, которые начинаешь ценить так же, как ценишь в другой жизни время с женщиной. Или с мужчиной, в зависимости от вашего пола и интересов. Это дело не мое, а ваше личное. Надеюсь, что поняли.
Кто вон тот странный военный, у которого вся спина с задницей в кровавых лохмотьях? Это наш старшина, Мэйджик. Почему он ходит и орет, вместо того чтобы находиться у медиков? Да все просто: он один остался из старших по званию. Да, мы здесь обходимся минимум офицеров, вот и страдаем из-за этого. Нет, согласно штата они все есть. Только те, кто хочет получить звезд побольше, они сейчас в Штабе. Скоро, конечно, появятся. Как только журналюги прилетят на вертушке с сопровождением. Вот тогда-то они и появятся. Будут отвечать, корча героические рожи, на дурацкие вопросы о том, сколько шло Тех и какими силами закрыли очередной Прорыв. Принимая при этом вычурные позы, неуверенно лапая стволы, которые до этого пылилось в оружейке. Это они умеют.
Кстати, познакомьтесь. Вот он, лучший друг и собрат. Потрогайте, повертите в руках. Не бойтесь, я отсоединил магазин и выбросил патрон. Вот такой он, с острой серебряной головкой, крупный и обтекаемый. Я про патрик, который вы в пальцах держите. А мой лучший друг — вот он. Большой, тяжелый, матово-черный. Чуете, как он пахнет? Остатками смазки и порохом. Почему не горячий? Странный вопрос. Потому что уже остыл. И почищу я его чуть позже, когда будет совсем спокойно.
Страшно ли при Прорыве? Конечно, страшно. И это правильно. Не будешь бояться, так свихнешься. Вон как тот рыжий, который сейчас жонглирует тремя гранатами. Может взорваться? Конечно, может. Он и правда регулярно лежит в дурке. А потом все равно возвращается. Почему? Да потому, что не
