— Они купались в одиночку и, наверное, не обращали внимания ни на что вокруг. А теперь марш домой и повесь пласс.
Он смотрел, как мальчик, такой худенький в плавках, заковылял к дому. Люк станет сильным по достижении половой зрелости, когда его тело будет наконец полностью восстановлено в регенванне. И хотя его метаспособности, по оценке, достигали уровня Великого Магистра, он все еще практически не мог ими пользоваться. То, что ему пришлось перенести в раннем детстве, превратило его в метапсихического калеку. Марк вдруг спросил себя, а не случится ли то же и с Джеком, если его генетические дефекты не поддадутся терапии.
— Помоги мне унести мешки из-под водорослей, — окликнула его Адриена.
— Ладно, — ответил Марк. Два других повара уже ушли с вилами и пустыми корзинами. Над песчаной горкой курился пар, и молодая чайка поклевывала обрывки водорослей. Адриена мешком смахивала песок и птичий помет со столов.
— Нам осталось только отнести эти мешки к насосу и выстирать их, а тогда мы свободны, пока тут все не испечется.
— Согласен! — сказал Марк, собрал свою долю осклизлых джутовых мешков, и они зашагали по низким пологим дюнам к огромному серо-белому дому. На длинной передней веранде сидели взрослые, и перед тем как Марк с Адриеной завернули за угол туда, где на бетонной плите был укреплен старый насос, Тереза помахала им, а Джек сказал:
На заднем дворе, уже погрузившемся в тень, потому что солнце клонилось к западу, слышался смех, и они увидели за деревьями убегающих Дугги и Каролину. Каролина несла одеяла. Марк нахмурился.
— Ну, во всяком случае, мы знаем, чем они займутся в свободные часы.
Он ухватил выкрашенную красной краской железную ручку насоса и начал качать.
— Они влюблены, — ответила Адриена, выворачивая мешок наизнанку и подставляя его под струю. — Уже все лето. Неужели ты не замечал? А мы все знаем.
— Дураки несчастные.
— А по-моему, это прекрасно. Им обоим по шестнадцать, и, значит, у них есть полное право любить друг друга…
Марк презрительно фыркнул.
— Использовать друг друга, хочешь ты сказать. Любовь! Биология, и ничего больше. Один набор слишком активных подростковых гонад взывает к другому, порождая дерьмовые эмоциональные сложности и горести на пути к продолжению рода.
— Человеческая любовь, — объявила Адриена, выжимая мешок, — благородна и священна. Так утверждают все философы.
— Священна? Не больше чем пописать! Если хочешь знать, Адди, так, на мой взгляд, секс — это сплошное занудство и зряшная трата времени. Только вспомни, сколько знаменитых людей — и притом умных! — на протяжении истории вели себя как последние идиоты из-за секса: Мария Стюарт, Генрих Восьмой, Оскар Уайльд, Джон Кеннеди, доктор Луиза Рандаццо! Не говоря уж о миллионах миллионов мужчин и женщин, которые губили себя или ничего в жизни не добивались, потому что гонялись за представителями другого пола, или растили одного чертова ребеночка за другим, или работали как лошади, чтобы прокормить всех детей, народившихся из-за того, что мужу нужно было лапать свою жену… Человечеству было бы куда лучше, если бы нас всех стряпали в ретортах, как зародышей, которых выращивают для заселения колонизируемых планет.
Адриена выпрямилась и смерила его яростным взглядом. На ней был дурацкий поварской колпак, темные волосы слиплись от пота, лицо обгорело на солнце, и нос слегка облупился.
— Вот, значит, чему вас учат в Дартмуте?
— Нет, — ехидно ответил Марк. — Я сам это вычислил, наблюдая и рассуждая. А чему учат вас, математиков, в Технологическом? Как стать благородными и священными секс-бомбами?
— Ты шутишь! — Адриена встала в позу и запела:
Три-та-тута, три-та-тута!
Девочки из Института.
Мы не ломаемся
И не вляпаемся!
Мальчикам даем от ворот поворот!
Марк взвыл от смеха, изо всех сил нажал на ручку, подставил ладонь под струю и окатил Адриену водой. Она взвизгнула и хлопнула его мокрым мешком.
— Боже мой! — протянула она. — Какие мы с тобой замечательные образчики высшей метапсихической формы жизни! — Она бросила мешок и шагнула к Марку. — Я некрасивая, а ты красавец. Нам по четырнадцать, и мы никогда не целовались… Марко, давай попробуем.
— Черт! Нет.
Она смеялась, но в глазах у нее пряталось что-то еще.
— Взгляни на это, — сказала она небрежно, — как на эмпирическое упражнение. Или ты боишься проверить экспериментально свою антисексуальную гипотезу?
Он перестал улыбаться. Его эмоции были забаррикадированы, а серые глаза стали гранитными. Внезапно он сжал ее голову мокрыми ладонями и нагнулся к ее запрокинутому лицу. Их губы встретились: ее похолодели от страха и собственной смелости, его были теплыми, слегка полуоткрытыми. Глаза они не закрыли, и она почувствовала, что тает, когда его язык мягко проскользнул между ее губами, а затем сильно нажал. Словно она попробовала душистый мед, а потом пряный мускус, а затем дразнящую кислоту яблока, такую пьянящую, что у нее закружилась голова и исчезли все тщательно сплетенные психоэкраны, за которыми она старательно пряталась, когда оказывалась рядом с ним. Глаза у нее закрылись, а по телу разлилась сладкая чудесная боль, но она по-прежнему видела Марка и знала, что он видит ее, и внешне, и внутренне — всю. И понимает ее.
Потом они неловко отступили друг от друга, все еще в своих дурацких фартуках, босые, с руками и ногами, облепленными песком, слизью водорослей и обломками кукурузных стеблей. Он улыбался своей сводящей с ума чуть кривой улыбкой, а его сознание оставалось непроницаемым, как всегда.
— Адди, дуреха. Ты никак не можешь любить меня. Это только секс.
— Я не хотела, чтобы ты узнал, — прошептала она, горько раскаиваясь, что спровоцировала его на этот поцелуй. Потом спросила нерешительно: — Ты совсем-совсем ничего не почувствовал?
Он промолчал.
Она взмахнула руками в беспомощном, почти комичном раздражении.
— Я ничего не могу поделать с этим, Марко, так есть. Чертовы подростковые гонады! Но не беспокойся, я не собираюсь донимать тебя тоскливыми вздохами. Все останется по-прежнему. Платоническая дружба между кузеном и кузиной. Идет?
— Идет, — ответил он и наконец-то улыбнулся.
— Искупаемся? — предложила она деловито. — Мы оба перемазались, и хотя бы одному из нас надо охладиться.
Марк почти незаметно указал на пылающее небо. Адриена подняла глаза и увидела приближающийся с запада серебристый ролет.
— Это мой отец, — сказал Марк. — Мне надо его увидеть. Вымоюсь здесь под насосом.
— Ладно. Но не забудь: я жду тебя в кухне ровно в девятнадцать часов помочь мне с салатом и персиками. Бог знает, явятся ли эти идиоты, Дугги и Каролина.
И она убежала на пляж, вновь надежно замкнув свою безответную любовь к Марку. Бросив фартук на стол, она кинулась по горячему песку навстречу волнам, поднырнула под буруны и поплыла на глубину.
Вдали на сверкающей зыби покачивался катамаран.
Фурия наблюдала сверху и увидела, как плывущая девочка внезапно повернула в сторону катамарана, подчиняясь неумолимому принуждению. Никто на пляже не обращал внимания на далекую лодку.
