в джинсах, а не в юбке, вот посмотри. – Маша склонилась в глубоком реверансе, и Денис в ответ ей изобразил нечто среднее между книксеном и вручением челобитной.
– Эскимо? Сделаем… Маша… Похоже, я счастлив.
– И я…
Мурман бежал походной рысью; когда такое случается в низком предутреннем тумане по плечи либо в траве, где только голову и загривок видно, со стороны полное впечатление, что пес плывет, быстро и ровно; бежит он вторые сутки, но не выдохся ничуть, сил в нем – не вычерпать, ноги его, может быть, и коротковаты по отношению к длинному туловищу, но усталости не ведают. В огромной его голове и мыслей помещается много… Он правильно бежит, в родную деревню – это первая его мысль, самая четкая. А вторая и третья, и остальные – тоже сплошь приятные: среди родных запахов даже аппетит другой… Леха обязательно будет смеяться и теребить ему загривок, цеплять за остатки ушей, бороть… Он знает, куда закатился старый надоевший мячик, с которым они с хозяином играли, когда тот маленький был, он его достанет…
И вот уже пошли почти знакомые леса… а кое-где он вроде бы и бывал на охоте, с вожаком-хозяином… Вечер еще не начался, а волколаками уж все пропахло… Но некогда развлекаться, есть вещи поважнее охоты, например облизать хозяина Леху после долгой разлуки…
Мурман, продолжая мерный свой бег, раздраженно рыкнул по сторонам, но привычного эффекта это не произвело почему-то: стая по-прежнему держала его в полукольце, потихонечку смыкаясь… И огромная стая, десятка два их, не меньше… Мурман, словно споткнулся, остановился вдруг возле старого дерева. Те, что бежали сзади, тоже заторомозили, те, что по бокам, – рассредоточились, замкнули кольцо.
Мурман склонил на бок безухую голову, покапал слюнями на прошлогодние березовые листья, задрал заднюю ногу. Бросились они как обычно – скопом.
Он и раньше не боялся волколаков, но на этот раз они и вовсе показались ему сделанными из паутины: два рывка на каждого, с запасом хватает… Минуты не прошло, как остался невредимым только один волколак, весьма странный: седой, очень крупный, в сравнении с остальными… И, похоже, неловкий… Мурман неожиданным прыжком сшибся с ним грудь в грудь, ударил клыками по горлу… Вот это горло! Зубы с хрустом пробороздили нечто ужасно твердое, но не плоть… Аж челюсть свело… Мурман, раздосадованный тем, что потерял равновесие, вскочил и бросился вновь, но волколак не принял боя: метнулся меж деревьями – там его еще видно, сям – вроде бы тоже мелькнул… и исчез.
Мурман решил было отвлечься на короткое время и добить остальных, но, как оказалось, невредимых на поле боя не осталось и раненых тоже.
Слабые волколаки, размышлял Мурман, раньше они были сильнее, интереснее.
Вот этого железного мертвеца он помнит. Весь запах из него вышел, только что мокрой ржавчиной немножко, и то по ветру… Да, обычно они по дорогам и полям тарахтят, воняют, дичь пугают… А этот сдох. Очень давно это было, до Лехи, а Мурман помнил. Вот этих «неправильных» зверей Мурман не любил всей душой. Особенно в городе их много, где даже и дышать не вкусно. Сами они только на дорогах нападают и обязательно с хозяевами, без них – никак. И ничем их не напугать, не убить… Хотя если вспомнить именно этого… Однажды Мурман пошел с вожаком-хозяином на охоту и где-то увидел, попробовал, потрудился клыками и лапами, заставил замолчать одного. А потом вожак-хозяин этой железной гадины, тракторист, нажаловался его вожаку-хозяину, а тот Мурмана так отходил дубинкой… Лучше их не трогать.
Мурман в нетерпении даже менял рысь на прыжки, но это плохо помогало, дорога никак не хотела заканчиваться, а оставалось-то ее…
Небо постепенно выцветало, теряло цвет и глубину, вот уже из-за ельника потянуло невнятно, то ли прохладой, то ли комариным писком…
Леха наелся от пуза, аж взмок, – теперь он смотрел в дали, отдыхал и переваривал; и так это не хотелось возвращаться в избу, где бабушка подготовила для него подробный доклад… до этого они говорили невпопад и вперемежку: о Питере, Древней Ночи, незваном госте, предстоящем колдовском вече- совещании, где Лехе чуть ли не главная роль отводилась… Но все наспех, с пятого на десятое. А теперь бабка построит ему подробный отчет с советами… И нельзя ими пренебрегать, советами и бабушкиным опытом: народец лихой будет присутствовать, а дяди Пети уже нет – приструнить крикунов и кликуш…
Первой вскинулась Ряшка: шерсть дыбом, глубоко утопленные в косматый череп глазенки грозно замерцали… Уши торчком, черные ноздри свистят… Вдруг Ряшка неуверенно тявкнула, да и поджала хвост, опрометью кинулась в будку. Леха, не успев еще напугаться от этой перемены в поведении боевой собаки, вытянул шею в сторону дороги… Что это там пылит, мотоцикл, что ли? От «мотоцикла» по нарастающей шел рев, перемежаемый неожиданными руладами, больше похожими на скулеж… Здравый смысл и сердце подсказали: Мурман!
– Мурман!!! Ура! Мурман! Ко мне, я здесь! – Леха запрыгал, позабыв все на свете: осторожность, набитый живот, Аленку на шее, предстоящие неприятности… – Бабушка!..
Мурман не дотерпел до калитки: прыгнул наискось, прямо с дороги, пролетел метров десять, если не больше… Он, вероятно, мог бы и еще, но побоялся ушибить Леху… Так он и притормозил возле него, глубоко взрыхлив всеми четырьмя лапами намертво утрамбованную землю…
– Мурмаха ты мой маленький!..
А «маленький», сдерживая из последних сил восторг и обожание, осторожно встал на дыбы и возложил грязнющие когти на Лехины плечи…
Леху словно током пробило: Аленка… Сейчас сцепятся…
Но обошлось… Радость обоих была столь велика, что даже Аленка сообразила, догадалась о неуместности своих защитных функций. Взвизги и крики заглушили ее раздраженное ревнивое шипение, она расплелась с шеи и тихонько скользнула Лехе в штаны, к теплому паху поближе. Леха уже успел конкретно невзлюбить эти ее попытки освоить новые места обитания, но сейчас было не до упреков, наоборот: молодец, Аленушка, умница, ведро молока с меня…
– Бабушка, посмотри, кто… к нам… явился-запылился… Караул! Слизывают на фиг с поверхности земли!..
– Да уж вижу! Идолище, Ряшку мою напугал. Ты где там, беленькая, на, на попить. Не бойся этого балбеса, никто тебя в обиду не даст… Ну ты посмотри! Он же тебе всю рубаху в клочья подрал! Обормот! Лешенька, нельзя его так распускать. Цыц!
Но Ирина Федоровна понарошку цыкала, для порядку: у нее и самой слезы выступили, так ее проняла взаимная открытая радость от встречи ее любимого внучка Лешеньки и потерянной было и вновь обретенной собаки, синеглазого пса Мурмана. Человеки и колдуны должны уметь скрывать, что у них внутри, кошки умеют, змеи то же самое, а собаки – вот они, что страх, что радость – все наружу!
Да и мало ли: он да Аленка – все ж Леше подспорье в предстоящих делах…
Часть 6
– …Что ты в самом деле? Я уже большой мальчик и ник-каво не боюсь, тем более с такой отчаянной командой, как ты с Васькой да Мурман с Аленкой. Нет, правда, бабушка, я за эти дни так… в общем, я чувствую себя пожившим и пережившим; одним махом занесло меня в вашу взрослую жизнь, будь она неладна, и обратно в детство мне уже не выпрыгнуть. Но уж если и погибну – клянусь! – только вперед тебя, а не после тебя. Человечество – само собой, но тебя в обиду не дам!
– Лешенька, эх, Лешенька… А говоришь – взрослый… Я-то старая, дуб столько не живет, сколько мне довелось, а ты только глаза открыл и уже несусветицу несешь… То противно, что чтобы до сатанинского отродья дотянуться – еще и сил не приложено, а уже свои безмозглые грозятся. Свое брюхо им дороже ума и чести, боятся они доверить его другому. Вот все как у человеков: пнешь, докажешь силу – оближут, погладишь, дашь слабину – враз руку отхватят.
– Да-да, народная мудрость типа… Ты ее уже говорила, баб Ира. Так они думают, что колдовская сила во мне еще не проснулась?
– Наверное в том и я, старая, виновата… Так бы они еще и призадумались, да сболтнула я Сонычу, хрычу косоглазому, объяснила про джинна в скляночке. Не верят они в твою собственную силу.
– Ну-ну… Она во мне есть, теперь я точно знаю. Бабушка… Эх, мало бы им не показалось… Мне бы только разобраться, как ее включать… Хорошо бы мухоморов перед совещанием нажраться…
– Зачем еще мухоморов?
– Так, теоретические догадки. Чтобы силу спровоцировать, бабушка, не для кайфа…
