Я бродил по аэровокзалу, натыкаясь на ноги и чемоданы спящих пассажиров. Пассажиры спали везде и в самых причудливых позах. В читальном зале аккуратненький седенький старичок спал, педантично держа перед собой на вытянутых руках газету. Трое молодых, коротко остриженных парней ухитрились заснуть на одном стуле и напоминали древнегреческую скульптурную группу…
До отлета моего самолета оставалось еще целых два часа. Я решил отправиться в ресторан. Столик, за которым нашлось свободное место, занимали двое улыбающихся мужчин. Они с сожалением поглядывали на высокий, но уже пустой, графинчик и о чем-то громко шептались. Прислушавшись, я понял, что речь идет о составлении не совсем обычного меню:
— Значит, утром завтракаем в Казани, обедаем в Омске, ужинаем в Красноярске. Сутки кладу на дорогу до нашего леспромхоза. И вот, друг Кеша, не пройдет и сорока восьми часов, как будешь ты сидеть у меня дома и жинка моя будет угощать тебя такими пельменями — за уши не оттащишь! Ты знаешь, какие у нас в Сибири пельмени? Во! — говоривший, нимало не смущаясь, раскинул руки на ширину плеч. — Одну съешь — неделю сыт будешь!
Глядя на жизнерадостных сибиряков, очевидно никогда не страдавших отсутствием аппетита, я невольно поймал себя на мысли, которая давно уже крутилась в голове: с кем бы я ни познакомился в ту ночь во Внуково, с кем бы ни разговорился — все, словно заранее условившись, летели только на восток. Казалось, что и самолеты, по тайному сговору пассажиров с дирекцией аэропорта, следуют исключительно в одном направлении: Омск, Красноярск, Иркутск, Хабаровск!
«Все дороги ведут на восток!» — сказал я про себя, и рука невольно полезла в карман за блокнотом. — «Ночь во Внуково! Говорят пассажиры одной ночи!» Лучшего начала для будущих очерков об алмазах, пожалуй, трудно было придумать. И я снова отправился в зал ожидания.
Теперь я уже с опаской поглядывал на большие стенные часы. Мне казалось, что минутная стрелка прыгает от цифры к цифре с сумасшедшим проворством.
Каких только записей не было в моем блокноте!
Я поговорил и с ученым-ихтиологом, возившим с Камчатки мальков ценной породы лососевых рыб в Мурманск, и с аккомпаниатором-гитаристом, отправлявшимся с концертной бригадой в гастрольную поездку на Дальний Восток. Белобрысый паренек в вельветовой куртке с «молнией», дорожный техник по специальности, возвращался в Красноярск. Он работал прорабом на строительстве шоссейной дороги от города до села Шумихи, где начиналось сооружение одной из величайших в мире — Красноярской ГЭС.
— Сколько лет работаю по дорогам, — ломающимся баском говорил паренек, — нигде такого грунта не видел, как на Шумихе. (Потом выяснилось, что он «работает по дорогам» всего полгода.) Железо — металл твердый, а не грунт. Но ничего, мы его динамитом рвем. Целыми днями по всей трассе «бух! бух! бух!». Шоссейку к сроку сдадим, можете не сомневаться.
Седенький благообразный старичок, заснувший в читальне с газетой в руках, оказался ученым- лесоводом. Водрузив на нос старомодное пенсне с серебряной дужкой, он сердито посмотрел на меня поверх стекол и откашлялся.
— М-да… Так что же вы хотите, молодой человек? Узнать, куда несет на старости лет, да еще по воздуху, такую рухлядь, как я? Представьте себе, в Енисейск. К концу шестой пятилетки там будет выстроен самый мощный в стране лесопромышленный комбинат. Он будет перерабатывать в год свыше пяти миллионов превосходной ангарской древесины. Каково, а? М-да…
Стриженые парни отвечали быстро и четко, как и полагается военным. Оказывается, они уже не солдаты — демобилизовались. Долго выбирали, куда отправиться после службы. Сначала решили в Омск, на строительство нефтеперерабатывающего завода. Потом передумали: если уж ехать в Сибирь, так на Братскую ГЭС, на Падунские пороги! Туда сейчас со всех уголков страны молодежь собирается. Не поскучаешь! Кроме того, знающие люди говорят, что в те края много симпатичных девчат поехало. Так что и такой серьезный вопрос, как вопрос о невестах, может быть в Братске решен весьма положительно.
Перелистав блокнот, я вдруг заметил, что среди «проинтервьюированных» мной пассажиров нет ни одного геолога. Ничего не рассказать о геологах, о тех, кто шел впереди всех, кто поднял к жизни восточный край, кто распахнул перед народом богатейшую кладовую сибирских недр? Нет, этого допустить было никак нельзя!
И я отправился за геологом. Долго ходить не пришлось. Возле киоска «Союзпечати» я увидел невысокого мужчину с аскетическим лицом. Легкая, худощавая фигура выдавала в нем человека, привыкшего к скитаниям и лишениям. Висевший на плече аккуратно подогнанный рюкзак, сапоги с характерными для бродяг-изыскателей пряжками на подъеме и на икрах не оставляли никаких сомнений по поводу его профессии.
— Простите, вы геолог?
— Угадали!
Я честно поделился своими планами с пассажиром в геологических сапогах.
— Ну что ж, — ответил он, — могу рассказать кое-что интересное.
Увы, наш разговор на этом должен был кончиться. Во-первых, минутная стрелка все-таки подвела меня: радиодиктор объявил о начале посадки на самолет, с которым я должен был улетать. Во-вторых, когда мой собеседник назвал себя Николаем Ивановичем Давыдовым, сотрудником Амакинской алмазной экспедиции, я чуть не выронил от радости карандаш и блокнот. Уж что-что, а такого «сказочного» везения, такой щедрости от судьбы никак нельзя было ожидать!
Словом, засунув блокнот со своими записями в карман, я еле успел выручить из камеры хранения чемодан и побежал догонять Николая Ивановича, к выходу, где строгая девушка-диспетчер собирала пассажиров нашего рейса.
Когда девушка вывела нас на поле, уже рассвело. На краю огромного серого небосвода ютилась узенькая полоска бледно-розовой зари, а прямо над головой одиноко сияла последняя звезда. Свежий утренний воздух наполнял тело бодростью, рождал в сердце горячие мечты и смелые желания. Так, наверное, бывает всегда, когда после долгой и утомительной ночи заново переживаешь непередаваемое чудо рассвета, чудо рождения нового дня.
Наш самолет стоял на бетонной дорожке дальше всех. Мы чинно шли в затылок другу другу, стараясь не шуметь и не толкаться. А вокруг — справа, слева, вверху, по всему полю на разные голоса — весело, задорно, молодо пели моторы. Они пели о далеких неведомых:, странах, о новых, невиданных землях:, о той неповторимой радости, которую испытываешь всякий раз, когда стоишь у начала дальней дороги, перед большим и трудным делом.
Все так же торжественно и неторопливо, стараясь не шуметь, мы поднимались по шаткой алюминиевой лестнице в самолет. На горизонте слабым, угасающим светом догорали огни Москвы.
— Ну-с, молодой человек, — сказал Николай Иванович Давыдов, когда, поднявшись в самолет, мы удобно расположились в мягких креслах, — насколько я понял, вы собираетесь почтить своим присутствием месторождения якутских алмазов?
Как выяснилось из нашего дальнейшего знакомства, Николай Иванович был очень вежливым человеком, но с недоверием относился к журналистам. Истинный ученый, он считал, что журналисты пишут обо всем слишком поверхностно. Поэтому он вел разговор со мной в таком изысканно-шутливом тоне.
Я поддерживал этот тон, и, когда Николай Иванович задал мне свой витиеватый, составленный из высокопарных оборотов вопрос, я в не менее изысканных выражениях ответил, что его сведения относительно целей моей поездки в Якутию — совершеннейшая истина.
— Ну-с, а в дальнейшем вы соответственно осчастливите нас литературным шедевром об алмазах? — продолжал Николай Иванович.
— Непременно осчастливлю! — ответил я. — Причем литературных шедевров будет не один, а несколько.
— Вот как! В таком случае вы, очевидно, большой знаток алмазов. Интересно, что же вы знаете об этом минерале? Какова ваша, так сказать, «алмазная» эрудиция?
Признаться, в этой части нашего разговора мне пришлось сделать довольно продолжительную паузу. Спасение пришло неожиданно. Я вспомнил про алмазный фонд СССР, брошюру о котором мне довелось читать за несколько дней до отъезда. В этом фонде хранилось богатейшее в мире собрание художественных изделий из драгоценных камней. Чтобы хоть как-нибудь выпутаться из неудобного положения, я стал
