Ричард Норт Паттерсон
Степень вины
Посвящается Лори, посвящается всем
Часть первая
УБИЙСТВО
13 января
1
В коридоре женщина замерла, глядя на дверь с номером.
Усомнилась на мгновение: отсюда ли она выбежала какую-то минуту назад? Медленно повернула дверную ручку, вздрогнула от металлического щелчка.
Дверь со скрипом приоткрылась, выпустив в коридор полосу бледного, неживого света. Женщина помедлила, оглянулась — не столько из боязни быть увиденной, сколько от мучительного желания отдалить момент, когда окажется в номере.
Который час?.. Взглянула на золотые часики. Когда это произошло? Задумалась. Разве теперь определишь? Минут тридцать прошло, решила она. Тридцать минут, а она все еще не знает, что делать. Разум отказывал, подавленный невозможностью случившегося. Она почувствовала тошноту.
Кончики пальцев увлажнились. Она все пыталась обдумывать разные варианты своего поведения и тут же отвергала их — выхода не было. Преодолела побуждение бежать прочь, бежать от самой мысли о случившемся. Потребовалась вся ее сила воли, чтобы принять непоправимое.
Задребезжал звонок лифта.
Женщина вздрогнула. Лихорадочно вспоминала, где выход из лифта, как далеко до него. Оглянуться боялась, вспомнить расположение коридоров за спиной была не в состоянии.
Выпрямилась, расправила плечи, толчком распахнула дверь. Прямоугольник света изнутри запечатлел ее подобно фотографии — стройная фигура с длинными черными волосами, застывшая в дверном проеме. Открылась дверь лифта. Второй звонок пробудил ее от шока.
Шагнув внутрь, женщина закрыла за собой дверь.
Дверь представилась ей символом заключения. Заключение?.. Финал. «Финал» звучит лучше, подумала она. Финальное действие — решающее действие.
Она была в комнате.
Всматривалась в детали обстановки. Опущенные шторы. Ее черная кожаная сумка на полу. Золотое горлышко бутылки из-под шампанского выглядывало из серебряного ведерка со льдом на кофейном столике. Два хрустальных бокала. Тяжеловесная картина, масло, вид на залив Сан-Франциско — придя сюда первый раз, она пренебрежительно отозвалась о ней. Ее колготки на ковре, сбоку на них — рваная дыра.
Коснувшись горла, нащупала царапины. У нее был сломан ноготь; странным образом, это заставило ее вспомнить о собственной хрупкости.
И наконец она посмотрела на него.
Ковер под его грудью был в крови. Брюки спущены ниже колен.
Взгляд выхватывал из общей картины то одну, то другую деталь: ноги с гротескно вывернутыми ступнями, голубые носки с разноцветными ромбиками, копна вьющихся рыжих волос, худощавое лицо меловой белизны с грубыми чертами. Один глаз был широко раскрыт — как будто в изумлении взирал на черный пистолет, лежащий возле головы, там, где она его бросила.
Женщина замерла на мгновение, как парализованная.
Глубоко вздохнула, выдохнула. Сделав три шага, встала над ним, глядя на голые ягодицы.
Снова нахлынула волна отвращения, тошнота подступила и горлу. Она поняла, что ее может вырвать; той частью своего рассудка, что осознавала происходящее отстраненно, хладнокровно и безразлично, попыталась представить, как все это будет выглядеть в их глазах. Наверно, они поймут, как ей стало страшно, как он ее испугал. И все существо ее опять пронзила ненависть — тяжелая, глубокая, дикая.
Закрыла глаза, вспоминала. Что он делал. Что хотел сделать.
Глаза открылись, и она почувствовала себя сильней, уверенней. Больше похожей на ту женщину, что пришла сюда. На ту, какой была всегда.
Приступ тошноты прошел. Она села рядом с телом на ковер.
Увидела: выходного отверстия в спине нет — пуля застряла в теле. Дряблая кожа ягодиц сделалась серой. И уже с трудом различались оставленные ею царапины.
Охваченная новым порывом решимости, женщина попыталась собрать все свои душевные силы, чтобы относиться к происшедшему с бесстрастием. Минут сорок назад, как ей стало ясно теперь, его сердце перестало накачивать кровь в сосуды. Огромный мужчина лежал, задрав задницу, белесую, как рыбья тушка. Картина почти смешная.
Легкая невольная улыбка вызвала боль в разбитых губах. И сатанинская веселость улетучилась.
Решила: она не намерена вспоминать его всю оставшуюся жизнь. Этого себе она не позволит. Сегодняшний день останется в прошлом.
С этой минуты.
Взглянула на часы. Прошло слишком много времени. Надо решиться.
Встала, пытаясь держаться с достоинством, что получилось довольно неуклюже. Собирала душевные силы для того, что предстояло сделать.
Осторожно обошла мертвеца, опустилась на колени, чтобы подобрать колготки. Пистолет оставила на месте.
Держа колготки перед собой на вытянутой руке, задумчиво разглядывала их. Приподняв подол юбки, осмотрела ноги: царапина на левом бедре — и в соответствующем месте разорваны колготки.
Они, конечно, захотят осмотреть ее ноги.
Длинные, стройные от двадцатилетних тренировок еще с университетских времен — утром бег, вечером гимнастика. Двадцать лет волевых усилий, как и всего остального в жизни, совершенства своего тела она добилась сама. И вот сегодня это совершенство проявилось не в достаточной степени.
Натягивая колготки, обнаружила, что туфли все еще под кофейным столиком.
Подошла к кофейному столику, глядела на магнитофон.
Маленький и черный, он стоял возле бокалов. Сквозь пластиковое окошко увидела: лента, перемотавшись полностью, остановилась. Кончилась лента, смолк женский голос. Тихий, приглушенный, монотонно проклинающий мужчину, в которого Мария верила. До того самого времени.
Время это уместилось между моментом, когда она почувствовала, что ее кулаки сжались, и моментом, после которого она снова смогла двигаться.
Как во сне, оправила платье, надела туфли. Оглядывая апартаменты, заметила, что дверь спальни закрыта. Странно, подумала она, почему он не повел ее в спальню.
Снова стала осматриваться.
Ящик стола был выдвинут. Она пересекла комнату, обойдя труп, задвинула ящик.
Повернулась. В зеркале над диваном было ее лицо.
Она невольно остановилась. Со странным равнодушием представила, что оптика камер увеличит синяк под глазом.
Больше ничего она не заметила в своем лице. Ни годы после Вашингтона, ни эти последние часы
