налетом женской чувственности, должны были смягчить суровый мужской интерьер комнаты.
Вернувшись, Марси говорила суше, деловым тоном. В ее голосе не было ничего от раппапортовской горестной иронии интеллектуалки; рассказывая, она как будто разбирала завалы памяти в поисках ключа к происшедшему. Протянув кружку Терри, она села в массивное кресло напротив.
— Итак, — спросила она, — я должна буду давать показания?
— Только если захотите. — Подумав, Терри добавила: — Мы не можем заставить вас.
Ее собеседница размышляла над сказанным. Наконец подытожила:
— Но единственная возможность помочь — это выступить свидетелем. — Голос был размеренным и приглушенным.
— Да, — ответила Терри, — к сожалению, только так.
Марси кивнула, кивнула своим мыслям; было впечатление, что этим молчаливым жестом она утверждает истину в собственном сознании.
— На открытом процессе?
— Если судья Мастерс найдет, что это действительно имеет отношение к попытке Ренсома изнасиловать Марию Карелли. — Терри помолчала. — Если она намерена прекратить дело, тогда дача показаний, конечно, будет публичной — это в ее собственных интересах. Чтобы не было обвинений в пристрастности женщины-судьи.
Марси медленно потягивала кофе.
— Мне кажется, на судью так давят…
Фраза прозвучала устало, как будто сама мысль о том, что на кого-то оказывается слишком большое давление, лишала ее мужества.
Терри впервые натолкнулась на новеллы Марси Линтон, листая «Нью-йоркер» в приемной акушерки; герои Линтон тратили больше времени на размышления, открывать ли дверь собственной квартиры, чем на все свои дела за этой дверью. Терри, отдававшая должное способности автора тонко чувствовать жизнь, считала, что робость и нерешительность ее героев оказывают пагубное воздействие на читателя — у нее было ощущение, что это чтение и ее лишает сил. Более того, глядя на писательницу сейчас, Терри чувствовала, что каким-то образом внутреннее состояние Линтон влияет и на нее, Терри, и она не вправе противиться этому.
— Давление испытывают все, кто участвует в процессе, — отозвалась наконец Терри. — И на вас тоже будет давление. У каждого в зале суда свои собственные интересы, и каждый готов бороться за них. Как и Крис, мой босс.
Она задумалась.
И Крис, пожалуй, больше всех.
Собеседница смотрела в пол.
— Как узнать, что делать в этой ситуации.
За этой откровенной фразой Терри почувствовала совершенно полное одиночество.
— Вы полагаете, — осторожно спросила она, — что мы могли бы обсудить это?
Та подняла на нее глаза:
— Ну а если я откажусь выступить свидетелем?
— Тогда все останется между нами. — Терри помолчала. — Останется в моей душе, как и все, что касается только меня. О чем я никогда ни с кем не говорю.
Марси Линтон изучала, казалось, лицо гостьи. Потом сказала просто:
— Давайте я расскажу вам, как все было.
И почему, подумала Терри, ты решилась на это.
Она сделала глубокий вдох, кивнула и, продолжая пить кофе, смотрела на сидевшую напротив женщину поверх кружки.
— Мне было двадцать четыре, — начала Марси, — за три года до этого я закончила Барнард[32]. Приехала сюда, чтобы писать роман, который надеюсь закончить только сейчас.
У последней фразы — горестный подтекст, подумала Терри. И поинтересовалась:
— А о чем он? Или это глупый вопрос?
— Не глупый — трудный. — Женщина снова принялась разглядывать свои ботинки. — Наверное, мое призвание — писать рассказы, а не романы. Некоторые просто не могут делать и то и другое. — Она подняла взгляд на Терри. — Марк Ренсом, конечно, мог…
Терри наблюдала. За внешним спокойствием собеседницы угадывалось внутреннее напряжение.
— Вы восхищались им?
— Как романистом — да. Наше восприятие жизни было совершенно разным, убеждения также не совпадали. Но во всех своих произведениях Ренсом — удивительный рассказчик, мастерски создающий характеры. Его герои, по крайней мере герои-мужчины, как будто из плоти и крови — он делал их такими, что на тысяче страниц они борются, дышат, дрожат от негодования, ярости, радости. — Марси покачала головой. — Мы совсем не походили друг на друга. Я думаю, подобного ему не было.
— Как вы встретились?
— На писательской конференции. — Голос ее сделался спокоен. — Я приурочила к своему приезду в Аспен два события — начало работы над романом и встречу с Марком Ренсомом.
Терри была озадачена.
— Вы собирались провести с ним какое-то время? — Увидев обиду в глазах Марси, поспешно проговорила: — Я имею в виду, что у человека типа Ренсома могли здесь быть друзья, люди, старающиеся обратить на себя его внимание, мечтающие, например, пообедать с ним.
Лицо писательницы озарилось гордостью.
— К тому времени у меня уже была публикация в «Нью-йоркере». Мои произведения знали. — Тихо, как бы про себя, она добавила: — Молодые литераторы не умеют правильно оценить свои возможности. Если бы умели, они никогда ничего не написали бы.
— Марк Ренсом знал ваши произведения?
— Он знал о них. — Голос Марси сделался еще тише. — Перед конференцией Дейвид Уайтли, мой редактор, сам позвонил Марку Ренсому. Чтобы попросить его «позаботиться обо мне».
Терри попыталась представить себе попечительство Марка Ренсома об изысканных творениях Марси Линтон — это было бы похоже на интерес Ван Гога к японской акварели.
Линтон отвернулась.
— Дейвид — очень милый человек. Когда на его вопрос, снизошел ли до меня Марк, я ответила утвердительно, он буквально просиял.
И снова, подумала Терри, за немногими фразами ясно вырисовывается ситуация: замкнутый литературный мирок, куда стремится Марси Линтон; простодушие ее благодетеля; ее желание добиться признания; ее боязнь лишиться дружбы и страх дурной славы, выступи она с обвинением Марка Ренсома в изнасиловании. При всей специфичности ситуации писательница оказалась перед обычной дилеммой женщины, изнасилованной респектабельным мужчиной, — будь то в маленьком городке, в университете или после официального приема. Вдруг Терри почувствовала себя униженной и оскорбленной.
— Что с вами? — спросила хозяйка.
Терри стряхнула с себя оцепенение:
— Синдром сопереживания, я думаю. Мне представился тот благодетель, белобрысый редактор, так польщенный тем, что Марк выполнил его просьбу. И то, как одиноко вам тогда было.
— У Дейвида волосы черные, и он слишком худой, чтобы походить на благодетеля. Но чувствовала я себя действительно очень одиноко. Утром, когда я встретила Дейвида, у меня были разбиты губы, внутри все болело. — Она смолкла, глядя на свои колени. — Когда Ренсом сделал это со мной, я была девушкой строгих правил.
Терри непроизвольно скрестила руки на груди. Тихо спросила:
— Как это произошло?
Марси кивнула слегка; этот малозаметный кивок, не имея, по-видимому, никакого отношения к вопросу Терри, предназначался ее собственным мыслям.
