Максимом.
Костя смотрел на товарища, внутренне содрогаясь. Не только лицо, а и вся шея Максима была в багровых ссадинах; рубаха, от ворота донизу разодрана, грудь в кровавых полосах; проволока впилась в кисти, два пальца левой руки сплющены, на ногтях запеклась кровь. Каких мук и страданий стоила ему эта ночь! Он вспомнил слова Максима: «Если схватят — не выдавай, бери все на себя. Подпольщик умирает один и умирает гордо, не сгибаясь перед врагом». Костя отчетливо понял: не выйти Максиму отсюда живым. Но понял и другое: одно неосторожное слово, жест, взгляд — и за Максимом последует он, а за ним потянут всех, с кем он общался: Сашу, Жору, Саню, Колю, Петьку. Глядя в лицо товарищу, он, сам того не сознавая, проникался его спокойствием и мужеством. Отрицательно покачав головой, он сказал:
— Нет, первый раз его вижу.
— А ты его знаешь? — спросил переводчик арестованного.
— Я же тебе говорил, я не здешний, — с издевкой в голосе ответил Максим.
Краска залила лицо и шею эсэсовца.
— Ты скажешь наконец свою фамилию и где взял листовки?
— Я безродный, фамилии у меня нет, — с вызовом бросил Максим и усмехнулся. — А листовки на улице нашел! Не ты же мне их сунул.
Ударом снизу в челюсть эсэсовец свалил Максима на пол. Вегнер отдал Косте домовую книгу и сказал, словно они были вдвоем и ничего особенного в камере не произошло:
— Комм нах хауз. Комм.
Выйдя на улицу, Костя почувствовал, что весь дрожит и едва стоит на ногах. Хотелось стремглав бежать от этого проклятого места. Но он сдержал себя. Вынув из кармана пачку сигарет, закурил и не спеша пошел к Историческому бульвару.
Диверсия
I
Мила Осипова, тоненькая, невысокая девушка, работавшая табельщицей на станции, вышла из дому, как всегда, ровно без десяти восемь. Подходя к конторе, она увидела у дверей жандарма Курца с забинтованной рукой и двух эсэсовцев. Появление эсэсовцев в столь ранний час хорошего не предвещало. Почувствовав на себе ощупывающие взгляды, Мила поспешила скрыться за дверью.
Контора еще пустовала. Форточки — настежь. В комнате сырость. Мила взглянула на табельную доску: все бирки висели уже на местах, кроме двух. Одна принадлежит заболевшему сцепщику, другая Кузьме. Что с Кузьмой? Почему он не повесил ее? И тут Мила вспомнила, что накануне он задержался в поездке, не зашел в контору, и она сама сняла его бирку. Но сегодня Кузьма должен был рано выехать с поездом в Мекензиевы горы. Неужели он позабыл про номер?
Найдя бирку, девушка повесила ее на место и закрыла табельную доску, так как часы показывали восемь. Она всегда так поступала с бирками подпольщиков — Кузьмы, Миши Шанько, Виктора Кочегарова и других, оберегая их от придирок коменданта станции Филле. С тех пор как у Филле похитили радиоприемник и пишущую машинку, он совсем озверел. По малейшему поводу придирался к рабочим, кричал, пускал в ход резиновую дубинку и кулаки.
Подойдя к своему столу, Мила обнаружила, что средний ящик открыт, и ахнула: бумаги разворочены, из папки личного состава исчез список машинистов. А где же чистые бланки со штампом станции и печатью военного коменданта? Те самые бланки, которые она вытащила из стола начальника узла Вайсмана и припрятала для Кузьмы? Мила торопливо начала выкладывать бумаги из ящика на стол. Уф-ф! Наконец-то нашлись! Она спрятала бланки на дно ящика под газету.
Эта тихая черноглазая девушка держалась скромно и всем, кто к ней обращался, охотно оказывала всякие мелкие услуги. Рабочие ее любили и называли «дочкой». Никому и в голову не приходило, что этой девушке обязаны жизнью не только Кузьма Анзин, но и многие другие солдаты и матросы, которые после побега из лагеря со справками, сделанными на станционных бланках, устраивались в разных местах на работу или вели нелегальное существование. Мог ли кто предположить, что через эти тонкие девичьи руки прошли сотни подпольных листовок, которые по ночам появлялись на заборах и стенах хатенок Сапунской улицы, что эта девушка с открытым ясным лицом была активным членом подпольной патриотической группы молодежи на станции? Лишь немногие товарищи по подполью знали, какой заряд неистощимой энергии таился в этом миловидном создании.
Едва Мила успела навести в столе порядок, как дверь распахнулась и в комнату вбежал майор Филле. Вслед за ним появились двое эсэсовцев, которые стояли с Курцем. Лицо коменданта было в багровых пятнах, тонкие губы подергивались. И как всегда, от него разило спиртом. Увидев в руках коменданта пропавший из стола список машинистов, Мила сообразила: ночью что-то случилось.
— Где Медников? — спросил Филле, подходя к ней.
— Не знаю, господин комендант, — ответила по-немецки Мила, вставая со стула, как того требовал Филле от всех подчиненных русских.
— Как не знаешь?! А это что? — Филле ткнул пальцем в бирку, висевшую на доске. — Это он повесил? Значит, был здесь?
Мила чуть побледнела и в этот момент увидела в дверях за спинами эсэсовцев Мишу Шанько. Тот приложил палец к губам и тут же исчез. О чем Миша хотел ее предупредить, она не поняла. Но его появление придало ей смелости.
— Нет, господин комендант. Медников при мне сюда не заходил, — девушка смотрела на Филле своими ясными глазами. — Он рано утром должен был вести поезд, и я, полагая, что он уехал, сама повесила его бирку.
— Сама повесила?! — Филле размахнулся и ударил девушку по щеке.
Мила, вскрикнув, закрыла руками лицо, а комендант с эсэсовцами прошел в соседнюю комнату и хлопнул дверью.
Чувствуя, что вот-вот хлынут слезы, Мила выскочила из конторы, добежала до развалин и упала на каменную глыбу.
Заплакала она не от боли — от ненависти, от бессильного гнева.
К Мише подошел списчик вагонов Виктор Кочегаров, широкоскулый сероглазый парень с роскошным русым чубом, упрямо выползавшим из-под кепки на лоб. На нем была незастегнутая светло-коричневая кожанка с большими карманами. Рядом с худым и подвижным Мишей Виктор выглядел спокойным, уравновешенным широкогрудым крепышом. Вместе с Милой он входил в Мишину тройку.
— Милу этот гад Филле избил, — сообщил Миша. Виктор сжал кулаки.
— Пойдем к ней.
Они нашли девушку среди развороченных бомбой развалин.
— Ну что ты, Мила… — Миша ласково коснулся ее плеча. — Ты же молодчина! Здорово держалась, хоть и не знала, что Максим и Кузьма засыпались.
— Как засыпались? Когда? — Мила приподнялась, отняла платок от лица. Под левым глазом у нее наливался кровоподтек.
— Мы не успели тебя предупредить, Филле раньше нас заскочил в контору.
Ребята рассказали о ночном происшествии на станции и предупредили, чтобы и впредь она держалась так, будто ничего о Кузьме и Максиме не знает.
— Зверюге Филле недолго осталось лютовать, — прошептал Миша. — Скоро мы с ним расквитаемся.
— Я это сделаю сама. Я его ненавижу, так ненавижу!.. Я готова на все…
Мила преобразилась: в ее глазах сверкнула исступленная ярость, и вся она будто налилась
