Вдовы по четвергам

стрелка часов показала пять минут десятого, открылась дверь кабинета директора. Две женщины с улыбкой пригласили меня войти, но, несмотря на улыбки, они не выглядели спокойными, скорее наоборот. Обмен любезностями был недолог, две-три фразы, и мы сразу же перешли к делу. После встречи со мной должен был состояться педсовет, и они не хотели опаздывать. На меня смотрели как-то сочувственно, я это сразу уловила.

— Вопрос очень деликатный, Вирхиния, — сказала директриса. — Пусть вам все объяснит Сильвия, у нее получится лучше, чем у меня.

И психолог стала мне рассказывать:

— Хуани придумывает очень странные истории. Мы обеспокоены.

Я не поняла.

— Истории… эротического характера, если так можно выразиться, — попробовала уточнить директриса.

Я окончательно растерялась.

— Возможно, это происходит из-за какого-то перевозбуждения, не соответствующего его возрасту, — снова стала объяснять психолог.

— Вы не могли бы выражаться конкретнее?

Они перешли к фактам. Открыли тетрадь Хуани и попросили меня саму прочитать. Это было его сочинение. Учительница задала тему «Мои соседи». И Хуани написал о семье Фернандес Луэнго. «Они живут рядом с теннисными кортами. У них есть черный Nissan Path Finder и синяя Alfa Romeo», — писал он в своем сочинении с кучей орфографических ошибок. Далее речь шла о том, что у них есть дети, которые ходят в ту же школу, но как их зовут, он не помнит. А вот кличку собаки он знает — ее зовут Кайзер. «Они кричат ему: „Кайзер, иди отсюда! Кайзер, брось это или получишь пинка по (бип)!“» Меня рассмешило, что он написал «бип» вместо «задница», но радовалась я недолго. О Монике, жене Фернандеса Луэнго, Хуани даже не упомянул. Он полностью сосредоточился на нем самом. «Лучше всего я знаю отца, потому что я чаще всего его вижу. По утрам я смотрю в окно, через которое виден его кабинет». Затем он рассказывал, что чаще всего видит его за работой, у компьютера, который включен всегда, и днем и ночью. И продолжал: «Иногда Фернандес Луэнго снимает одежду и садится перед компьютером без ничего. Бросает одежду на пол, в кучу». Хуани жаловался, что в том доме так делать можно, тогда как у нас его заставляют нести одежду в ванную, в корзину для белья. И в последнем абзаце он писал: «Когда он сидит голый, то уже не хватается за компьютерную мышь, он опускает руки вниз, между ног. Я вижу его сзади или чуть сбоку. Он все трогает себя. Двигается туда-сюда, словно на качелях, и в конце концов затихает. Однажды ночью, когда он занимался этим, в комнату вошел Кайзер и залаял, а он кинул в него тапком. В другой раз вместо тапка он попытался сам кинуться на него, на Кайзера, схватил и не отпускал. Конец». Под текстом была картинка: толстый голый сеньор оседлал собаку.

Я изменилась в лице. Женщины смотрели на меня. Я просто не знала, что сказать.

— Хуани часто смотрит телевизор в одиночестве?

Да, он всегда, с самого детства, смотрел телевизор один.

— Может, он случайно увидел один из кабельных каналов для взрослых, а вы об этом не узнали?

— Мы не подписаны на эти каналы.

— Он часто выдумывает подобные вещи, или это в первый раз?

— Не знаю.

— Вы проверяли логи на его компьютере?

— А что такое логи?

Они тоже толком не знали, но учительница информатики настояла, чтобы меня спросили об этом.

— Мог ли он получить доступ к порносайтам?

— Не знаю, дома нет компьютера, только у меня в офисе.

— А в гостях у какого-нибудь приятеля?

— Он пьет много кока-колы перед сном?

— В вашей семье не случилось ничего такого, что могло бы так повлиять на него?

У меня закружилась голова. Низкое давление, шок, замешательство — что-то одно или все вместе, — но комната поплыла перед глазами, и я зашаталась.

— Принести воды?

— Нет, спасибо.

Мне посоветовали сходить на консультацию к психотерапевту. Но это был не совет, а почти приказ.

— Вопрос очень деликатный, нужно начать действовать как можно скорее. В таких вещах время — самый важный фактор, следует разобраться с этим побыстрее, раньше, чем люди начнут жаловаться.

— А кто будет жаловаться? Фернандес Луэнго?

— Нет, Фернандес Луэнго ничего не узнает. Как человеку расскажешь о таком! Ему или кому-нибудь еще. Но некоторые одноклассники Хуани видели его рисунок. И у нас нет никакой уверенности, что они не станут рассказывать о нем. Родители очень боятся таких вещей, они видят в этом опасность для своих детей, и мы должны гарантировать, что у нас в школе их детишкам ничто не угрожает.

— Детишкам, говорите? А что же может им угрожать?

— В настоящее время им ничто не угрожает, мы полностью контролируем ситуацию, в противном случае Хуани уже не учился бы у нас.

Это заявление было как пощечина.

— Сообщите нам, когда получите заключение психотерапевта. Будут еще вопросы?

Я поблагодарила их и вышла.

— Присматривайте за ним… получше, — посоветовала на прощание психолог.

У меня перед глазами все стояли детские каракули: Фернандес Луэнго верхом на своей собаке.

В тот день я не пошла на работу. Чувствовала то стыд, то собственную вину. А то и злость. Несколько раз доставала бумагу, на которой Хуани написал то, что написал, и не верила своим глазам. Мне посоветовали одного психотерапевта, но я все не решалась ей позвонить. Не знала, с чего начать разговор. И как рассказать Рони. Набирала номер и бросала трубку. Иногда я начинала сомневаться в том, нужна ли нам консультация психотерапевта или психопедагога. Ужинали мы вдвоем с Хуани, Рони возвращался позже. С сыном я тоже не могла об этом поговорить. Смотрела на него и все спрашивала себя, что я сделала неправильно. Или не я, а Рони. Или мы оба. Конечно, мы немало ошибались. Хуани пошел спать. «Присматривайте за ним». Да, в последнее время я почти не следила за Хуани, работала с утра до ночи, показывала дома, нахваливала участки, помогала оформить ипотеку, а сын тем временем рос, «как Бог даст», по выражению моей мамы. Разумеется, в Лос-Альтосе Бог давал куда щедрее, чем в других местах. Здесь мы могли оставлять детей одних, не опасаясь, что с ними что-нибудь случится, не то что матери в других районах. Здесь не случается похищений людей или ограблений домов. Мальчик возраста Хуани может уезжать из дома на велосипеде и возвращаться, когда ему заблагорассудится. В комнате для игр всегда есть воспитатель, который смотрит за детьми, а благодаря круглосуточной охране можно спокойно гулять по улицам. Дети привыкли входить в любой дом, даже к малознакомым людям, и садиться в любой автомобиль. Здесь все спокойны и уверенны. Никто не говорит детям: «Не разговаривай с незнакомцами». Потому что любой житель Лос-Альтоса — это никакой не незнакомец или в самом скором времени им быть перестанет. А если это гость, то он проехал через шлагбаум, что тоже является определенной гарантией безопасности. Или же иллюзией такой гарантии. В середине последнего десятилетия прошлого века мы принимали лихорадочные меры по усилению собственной внутренней безопасности. Все выше становились требования к тем, кто хотел заехать в поселок, все больше охранников ставили у ворот, все мощнее было у них оружие — для тех, кто хотел его увидеть. Пару месяцев назад даже ввели, негласно конечно, проверку всех садовников, строителей, маляров и других рабочих, которые регулярно здесь появляются, после того как вдруг выяснилось: десять лет назад одного из наших электриков осудили за изнасилование, а мы и знать о том не знали.

Кроме того, было принято решение сменить внешнюю сетчатую ограду на трехметровый забор. Сначала рассматривали вариант двойного проволочного ограждения: внешний слой — колючая проволока, с внутренней стороны — что-то поизящнее. Но большинству жителей этого показалось недостаточно. Глухой