во всей духовной сфере: в общественной науке, идеологии и культуре. Я хотел бы более подробно остановиться на общественных науках, что наиболее близко мне.
Среди них первой жертвой поворота вправо стала история. Прежде всего — новейшая история нашей страны, а конкретно — период, когда у власти стоял Сталин. В этой области сталинистам, по существу, удалось реализовать тот замысел, который вначале планировался для всей политики, идеологии и культуры, — отбросить идеи XX и XXII съездов, вернуться к апологии Сталина и сталинизма. Конечно, в регулярно переиздававшихся и в семидесятые годы курсах истории КПСС под редакцией Б.Н.Пономарева сохранялось несколько лаконичных абзацев или фраз о XX съезде (без упоминания речи Хрущева да и самого имени Хрущева), о решении: ЦК КПСС о культе личности и примыкавших к этому темах. Но вся концепция от этого не менялась. Впрочем, даже эти лапидарные замечания избежали ножниц бдительной цензуры, возможно, лишь потому, что главным редактором книги был все же секретарь ЦК КПСС.
Не говорю уж о том, что публиковавшиеся на протяжении рассматриваемого периода исторические исследования не продвинулись с конца шестидесятых годов ни на шаг вперед. Об этом не приходилось и мечтать. Была предпринята массированная попытка отбросить историческую науку, историческую мысль назад, сделать вид, будто XX съезда КПСС вообще не было. Именно для этого развернули кампанию проработки многих честных историков. С должности директора Института истории СССР АН СССР был снят П.В.Волобуев, занимавший в науке принципиальную позицию. Особенно злобным преследованиям подвергся историк А.М.Некрич, известный своими трудами по истории Второй мировой войны. Его в конце концов заставили эмигрировать (этот прием был эффективен — эмигрировавший человек практически становился как бы изменником, компрометировались не только лично он, но и его позиция, его труды, даже те, кто его поддерживал). Из партии был исключен Рой Медведев. Пострадали многие другие.
В науке, литературе, даже искусстве снова началась «оптовая» фальсификация истории. Особые усилия были предприняты для фальсификации истории Второй мировой войны и роли в ней Сталина. Думаю, потому, что апологеты Сталина хорошо понимали: война эта остается в душе народа самой эмоционально заряженной страницей истории и потому правда, сказанная о ней на XX съезде, особенно эффективно разрушает миф о «великом вожде». И наоборот, приписав Сталину решающую роль в победе, было проще всего его реабилитировать, восстановить уважение к нему широких слоев народа.
Не могу не сказать, что в недостойных попытках вновь заняться фальсификацией истории войны сталинисты от идеологии (команды исходили от Суслова, активную роль играли Трапезников и его единомышленники) нашли усердных союзников в лице значительной группы наших военных руководителей. В том числе людей действительно заслуженных, известных, щедро одаренных славой, наградами и званиями.
Я не возьмусь вскрывать глубинные причины этого явления, тем более что прямого отношения к теме книги это не имеет. Замечу лишь, что мне оно казалось диким — уж кто, как не военные, особенно высшее руководство Вооруженных Сил, натерпелись в свое время от Сталина! От генерал-лейтенанта А.Н.Тодорского, с которым мне довелось в 1959–1961 годах поработать над социологическим исследованием в его родном Весьегонске{20}, в декабре 1959 года впервые услышал не раз приводившуюся впоследствии трагическую статистику о высшем командном составе, подвергшемся по воле Сталина физическому уничтожению или аресту накануне войны{21} .
К сожалению, из личных бесед я уяснил, что многих генералов, занимавших ответственные посты в Вооруженных Силах в шестидесятых — семидесятых годах, трагическая судьба их предшественников мало волновала. Почему? Мне кажется, что если говорить о честных, порядочных людях, которых, конечно, и среди тогдашних военачальников было большинство, то действовала прежде всего воинская дисциплина. Сразу после XX, XXII съездов они настроились на антисталинский лад (что видно и по некоторым мемуарам). Ну а потом последовала другая команда, и её тоже надо было быстро выполнять. Но были среди генералов и другие. Те, в частности, кто как раз и сделал быструю карьеру потому, что Сталин физически устранил военачальников, превосходивших их не только по должности, званию, но и по опыту, знаниям, уму. После великого кровопускания, учиненного им, резко снизились требования к командному составу, за искусного полководца мог сойти даже заурядный «троечник», а то и «двоечник» (когда началась война, мы в этом на горьком опыте убедились).
Других, мне кажется, волновало то, что, если начнут по-настоящему разбираться с историей войны, разрушать нагроможденные мифы (их в избытке производит каждая война), это может всерьез задеть их боевую репутацию. Куда выгодней было следовать девизу «Победителей не судят!», сводить историю войны к воспеванию великого подвига: внешне, на словах — вроде бы народа и армии, на деле — прежде всего уцелевших, пребывавших к этому моменту в чести генералов. Некоторым из них, наверное, хотелось сохранять и умножать мифы и на них удобно, как на мягких перинах, почивать, не опасаясь, что их действия, их решения в период войны начнут разбирать историки.
Были, наконец, и такие, я думаю, кому сталинизм импонировал как воплощение, высшее достижение того, что им представлялось армейским порядком, только распространенным на все общество. То есть именно воплощением административно-командной системы в свойственной ей милитаризации общества.
Но, какими бы ни были причины, литературные труды военачальников, их мемуары, вышедшие в свет с конца шестидесятых и до середины восьмидесятых годов (их много, из них можно составить целую библиотеку), выросли в большую проблему — историческую, политическую, даже нравственную. На титульном листе многих таких книг — славные имена, от таких людей не отмахнуться. Так же как и от их книг. А между тем в большинстве из них содержатся не только непростительные умолчания, но и грубейшие искажения истины, касавшиеся существа многих важных событий того периода.
По идее, мемуары — это документ. Пусть требующий критического отношения, перепроверки, сверки с другими документами того времени, тем более что есть и естественная в силу человеческих слабостей особенность жанра; никто не читал и никто, по-моему, пока не писал действительно самокритичных мемуаров. Но здесь перед нами целая серия книг, содержащих заведомые фальсификации, нередко сфабрикованные за номинальных авторов другими, книг, написанных подставными людьми.
Мне кажется, все же придется разобраться, как и кем это делалось. Не вызывает сомнений, что большую роль наряду с отделами пропаганды и науки ЦК (среди прочих наук последний курировал и историческую) здесь играли Главное политическое управление Советской Армии, Воениздат и другие издательства, а также Институт военной истории. Но нужно и, наверное, можно раскрыть технологию этого массового, поставленного на поток производства фальшивок, полуправды и умолчаний.
Сказанное не означает, что среди макулатуры, изданной в те годы, нет отдельных честных, ценных по фактическому материалу, выводам, обобщениям и размышлениям трудов. А также волнующих человеческих документов. Имеется в виду другое — недостатки опубликованной в годы застоя псевдоистории войны, отчасти написанной, а в значительной мере приписанной известным военачальникам, участникам и очевидцам событий. Вот в ней надо серьезно разобраться{22}.
Не могу не рассказать об одном эпизоде. В 1969 году в издательстве Агентства печати «Новости» вышли мемуары маршала Г.К.Жукова. Это была тогда настоящая сенсация — за книгой все гонялись, помню, с каким трудом, через руководство АПН, достал десяток экземпляров для ведущих научных сотрудников института. И в дни ажиотажа вокруг книги совершенно случайно в фойе кинотеатра встретил тогдашнего директора издательства АПН В.Г.Комолова, который как раз был главным редактором мемуаров маршала Жукова. Я Комолова немножко знал, мы разговорились, и, естественно, к центре беседы оказались мемуары.
Мой собеседник — человек говорливый — пожаловался, что просто изнемог от работы, переписывая наиболее важные разделы книги. Жуков, мол, стар, не понимает политики; хорошо хоть в конце концов принял все поправки, сокращения и дополнения. Мемуары же надо было, сказал Комолов, привести в соответствие с линией. Я спросил: «А у тебя не дрогнула рука? Ведь это история, мемуары. Мемуары одного из важных действующих лиц величайшей драмы, которую пережила страна. А ты, пользуясь его болезнью, а может быть, и слабостями, просто берешь и пишешь, что хочется, от его имени». Собеседник, увы, просто не понял, о чем я говорю, принялся объяснять, что он все согласовал в ЦК, называл имена средней руки чиновников из Отдела науки и сектора издательства Отдела пропаганды. Как стало известно сейчас из воспоминаний другого редактора мемуаров — А.Д.Миркиной (Огонек. 1988. № 17), среди выброшенных из
