предстанут не такими однозначными, одинаково грязно-серыми. Вторая половина шестидесятых и начало семидесятых годов, когда стали проводиться в жизнь реформа в промышленности и некоторые важные решения на селе, были, в частности, периодом довольно успешного развития народного хозяйства. А с конца шестидесятых до середины семидесятых годов (пожалуй, даже несколько дольше) во многом благодаря нашей внешней политике удалось добиться заметной разрядки международной напряженности, что привело к ощутимой нормализации советско-американских отношений и позитивным сдвигам в Европе.
Конечно, и в эти годы развитие событий протекало неровно, в борьбе, а на некоторых направлениях — в частности, в идеологии, в духовной жизни общества — были сделаны шаги назад, в чем-то мы топтались на месте. Да и на международной арене происходили не только позитивные перемены, но и обострения конфликтов и кризисов. Тем не менее я считаю, что в самом периоде, последовавшем за октябрьским Пленумом 1964 года, следует различать два этапа. Первый был прямым продолжением предыдущего, «хрущевского», периода развития нашего общества. Когда оно в непрекращавшейся, временами обострявшейся борьбе, трудно, часто методом «проб и ошибок» искало выход из тупиков, в которые зашло в экономике, внешней политике и внутренних делах. И где-то этот поиск приносил успехи, как правило, к сожалению, оказывавшиеся временными — общей концепции обновления, освобождения от деформаций прошлого у нас не было, как не было и понимания масштабов и сложности этой задачи. А где- то поиск был вообще неудачным, и нам приходилось платить за это дорогую цену. Но движение не прекращалось, как не останавливался и поиск. А значит, это еще не было застоем в подлинном смысле этого слова.
Он по-настоящему взял верх в середине семидесятых годов. К этому времени, видимо, себя исчерпал тот потенциал движения вперед, который наше общество пронесло через тяжкие годы сталинщины. И заряд новой энергии, высвобожденный XX съездом КПСС и, к сожалению, усердно гасившийся в последующие годы. Пришедшее к власти в 1964 году руководство в сфере политики даже не пыталось искать пути к обновлению. А в экономике реформа прожила очень недолго и вскоре сменилась самым пышным за нашу историю расцветом привычных административно-командных, бюрократических стиля и методов хозяйствования.
Эти процессы упадка нашли свое поистине символическое выражение в личной участи руководителя. В декабре 1974 года Л.И.Брежнев заболел, и с тех пор в течение восьми лет наша страна жила в ненормальных, едва ли имеющих прецеденты условиях с угасавшим на глазах всего мира руководителем, уже неспособным удовлетворительным образом выполнять свои функции. И это в условиях, когда во всех своих основных чертах сохранилась структура политической власти, унаследованная от сталинских времен и предусматривавшая принятие решений по всем сколь-нибудь важным вопросам на самом высоком уровне — «человеком номер один». Существовавшие механизмы, традиции и реальная политическая обстановка практически исключали возможность «нормальной» замены лидера. Да и кем было его заменять, если, еще раз повторю, рассматриваться в качестве возможных преемников вплоть до мая 1982 года{26} могли лишь Суслов, Кириленко, Гришин и Черненко? Такая «безальтернативность» отнюдь не случайна. Механизмы, созданные еще в период культа личности, не только концентрировали власть в руках руководителя, но и последовательно и целеустремленно «выбивали» большую часть его возможных соперников уже на очень дальних подступах к власти.
Что касается самой болезни Брежнева, то многого я здесь сказать не могу — тогда это был большой государственный секрет. А потом как-то я не решался расспрашивать врачей, в частности, Е.И.Чазова, может быть, даже просто из уважения к врачебной тайне. Но вот то, что я знаю. В декабре 1974 года на военном аэродроме близ Владивостока, только успев проводить президента США Д.Форда, Л.И. Брежнев почувствовал себя плохо. Дело было настолько серьезным, что отменили посещение города, где уже вышли на улицы люди для торжественной встречи. Больного усиленно лечили прямо в специальном поезде, которым он с американским гостем прибыл на военно-воздушную базу и должен был ехать во Владивосток. На следующий день Брежнев, несмотря на состояние здоровья, отправился в Монголию, где должен был выступать на съезде. А вернувшись оттуда, долго и тяжело болел. Настолько долго, что это дало почву первой волне слухов о его угасающем здоровье. С этого момента Брежнев прожил и, добавлю, «процарствовал», хотя далеко не всегда проуправлял, еще восемь лет.
Временами у него бывали некоторые улучшения, но он уже никогда не возвращался даже к своему относительно нормальному прежнему, рабочему состоянию. Болезнь неуклонно прогрессировала. Он быстро уставал, терял интерес к предмету разговора, все хуже говорил, отказывала память. К концу жизни даже самые элементарные вещи к беседам и протокольным мероприятиям Брежневу писали — без таких «шпаргалок» он уже просто не мог обойтись.
Сложилась ситуация, когда нормальное руководство страной — нормальное даже по самым либеральным критериям, учитывающим более чем скромные возможности Брежнева как руководителя, — уже было невозможным, а опасность серьезных ошибок в политике возросла.
И ошибки эти не заставили себя ждать.
От разрядки ко второй «холодной войне»
В середине семидесятых годов забуксовали переговоры по ограничению стратегических вооружений. Конечно, виновниками были не одни мы. Во время Владивостокской встречи в верхах в декабре 1974 года была достигнута договоренность об основных параметрах будущего соглашения. Но в 1975–1976 годах президент Д.Форд, возможно, в ожидании предстоявших выборов не проявлял последовательности, колебался, а его государственный секретарь Г.Киссинджер громогласно заявлял, что Договор ОСВ-2 будет подписан до выборов, то напрочь умолкал, терял к переговорам интерес. Словом, внутриполитические игры и расчеты доминировали над внешней политикой.
А когда к власти пришел новый президент Дж. Картер, он и его окружение приняли скороспелое решение — «начать партию» в переговорах, что называется, с чистого лист, отбросив и сторону все прошлые договоренности. Немало осложнений возникало в результате американской политики и в региональных конфликтах. И все более серьезным раздражителем в советско-американских отношениях стали попытки части Конгресса США, некоторых деятелей в правительстве и средствах массовой информации использовать в целях политического давления проблему прав человека.
Все это, конечно, сыграло немалую роль. Но была у этого дела и другая сторона. Тоже существенная. Это — наша политика, наши политические просчеты.
Главные из них были связаны с теми общими слабостями, о которых я уже говорил: излишней заидеологизированностью внешней политики, а также чрезмерным упором на военный фактор в деле обеспечения безопасности, что вело к выходу из-под политического контроля военной политики и оборонных программ.
Сначала о первой. Речь идет о пережитках «революционаристской» идеологии, пережитках идеи экспорта революции, принявших форму определенной политической доктрины — о нашем долге оказывать освободительным движениям помощь вплоть до прямой военной, доктрины, довольно тесно сплетавшейся с имперскими притязаниями.
Эти заблуждения и подходы с середины семидесятых годов давали себя знать в нашей политике особенно сильно. Началом послужило, пожалуй, направление кубинских войск в Анголу на поддержку одной из сторон — партии МПЛА — в разгоревшейся там политической и вооруженной борьбе за власть. Насколько я знаю, инициатором в этом деле была Куба, но мы с самого начала оказались вовлеченными. И не только тем, что политически поддерживали кубинцев, снабжали их вооружениями, но и прямо участвовали в переброске кубинских вооруженных сил а Анголу, a потом оказывали широкую помощь правительству МПЛА, в том числе оружием и военными советниками.
Конечно, ситуация в Анголе была непростая, вмешательство в дела этой страны осуществляли США (тайно, через ЦРУ), Китай и ряд других стран. Но это не может отменить того, что наша политика в этом вопросе была неверна, противоречила провозглашенным ними принципам внешней политики, могла иметь — и, к сожалению, имела — негативные политические последствия. В этом я не только убежден сейчас, но
