быть, более скучными, но в данный момент крайне важными. И, что особенно существенно, — окружить себя людьми, которые могут помочь в решении этих будничных дел, настоящими специалистами, хотя, может быть, они и не мастера говорить зажигательные речи на массовых митингах на площадях.
Ельцин не возражал, только спросил: а не предадут ли они, эти люди, его, как предали Горбачева некоторые в прошлом близкие ему деятели? Я ответил: в том-то и дело, что личные привязанности в политике не играют такой уж большой роли и путч это еще раз показал, продемонстрировав измену ряда людей, не только всем Горбачеву обязанных, но и слывших его личными друзьями.
Со сколько-нибудь ясной программой Ельцин так тогда и не выступил. Единственный лейтмотив его речей был — борьба против привилегий; лозунг неплохой, хотя он так и остался лозунгом. Даже когда Борис Николаевич попытался сдобрить его кое-какими другими популистскими предложениями, а в период своей опалы и продемонстрировал серьезность своих намерений посещением районной поликлиники вместо «кремлевки», использованием в качестве средства транспорта скромного «Москвича» вместо ставшего для него уже привычным «членовоза».
Вряд ли на первых порах это ставилось ему в вину — и другие лидеры не баловали нас внятными, умными и привлекательными программами. Да и образование, и прошлый опыт жизни и работы не давали общественности повода ждать от Ельцина в этом плане очень многого. Это, естественно, огорчало, но не могло слишком уж сильно разочаровывать.
Сужу по себе — первые серьезные разочарования принесли не ельцинские планы на будущее и программы (вернее, их отсутствие), а его реальные действия, его политика. Что он сделает что-то важное сам, едва ли кто-нибудь тоже ожидал. Но надеялись на то, что он окружит себя толковыми честными советниками и консультантами, вообще попытается возместить какие-то из собственных слабостей профессиональным и интеллектуальным качеством своего окружения.
Можно полагать, что необходимость в этом ощущал и сам Ельцин. Так он создал при себе Высший консультативный и координационный совет — название несколько высокопарное и не совсем понятное, но стало ясно, что он просто хотел иметь около себя группу толковых советников, а это было уже хорошо. В Совет поначалу вошли академики Заславская, Богомолов, Рыжов, Емельянов, автор этих строк, писатель Данин, режиссер Захаров, мэры Москвы и Санкт-Петербурга Попов и Собчак, профессор Левада и ряд других уважаемых людей, несомненно, способных принести пользу руководству, если бы оно пожелало их слушать.
Впрочем, не прошло и года, как состав Совета радикально изменился — из него были удалены наиболее известные, самостоятельно мыслящие и смелые люди. Зато начались приток и выдвижение людей совсем другого сорта — людей, в большинстве даже без биографии, неизвестно откуда взявшихся и по какому принципу подобранных. Вначале главным фаворитом и временщиком стал Геннадий Бурбулис — в прошлом преподаватель «научного коммунизма» на заочном отделении одного из малоизвестных свердловских институтов. Для него даже изобрели особую должность «статс-секретаря». Но под его начало помимо многих обязанностей «наперсника» главы государства попали иностранные дела (и курирование МИДа), кадры (в том числе военные) и многие другие важные вопросы. С его подачи «экономическими царями» стали Егор Гайдар и его команда, правда, на время короткое, но достаточное, чтобы, пользуясь экономическим невежеством Президента, протолкнуть программу «шоковой терапии» — экстремистско- либеральной экономической реформы, нанесшей за десять лет народному хозяйству России больше ущерба, чем десятилетия разорительной гонки вооружений и «холодной войны».
Эта реформа была не только подсказана, но в известной мере и навязана (в частности, обещаниями щедрой экономической помощи) Западом и его главными финансовыми организациями — Всемирным банком реконструкции и развития и Международным валютным фондом. Москву наводнили западные финансовые и экономические советники (наиболее громогласными и беззастенчивыми из них были американец Джеффри Сакс и швед Андреас Ослунд). Они быстро состыковались и работали в постоянном тандеме, при этом ни для кого не было секретом, что наши либералы, как только над кем-то из них сгущались тучи, бежали за помощью к американцам, и те не стеснялись, давая понять, что размеры финансовой помощи будут зависеть и от того, останутся ли угодные им люди на ключевых экономических постах.
Зато с нашими экономистами (а в это время среди них уже выросла группа знающих, умных и безупречно честных специалистов, таких, как Шаталин, Петраков, Абалкин, Заславская, Явлинский, Богомолов, Львов, Шмелев и др.) не посчитали нужным посоветоваться, так же как с общественностью. Вообще готовилась реформа — и планы ее осуществления — в глубокой тайне. Что касается упомянутых специалистов (в основном работавших в Академии наук СССР), то их гайдаровская группа постаралась загодя опорочить, изображая оторванными от жизни догматиками и недоумками.
Пустили в ход еще одну версию — будто «шоковой терапии» Гайдара и его команды нет приемлемых альтернатив. Это чистая выдумка. Они были уже тогда, начиная от программы «500 дней» Явлинского.
Экономические итоги «реформы» оказались плачевными — объем производства снизился больше чем наполовину, инфляция измерялась тысячами процентов. Сельское хозяйство почти что приказало долго жить.
Вот как оценивает эти последствия в одном из интервью академик Львов: «…Ситуация, которую мы с вами переживаем сегодня, является закономерным итогом тех реформ, которые на протяжении последних семи лет проводились в России. Курс был сформулирован в конце 1991 года, потом так называемая либерализация цен, и мы стали свидетелями огромной ошибки, допущенной правительством. Господином Гайдаром было запрограммировано повышение цен приблизительно в три раза, а на самом деле они подскочили в сотни и тысячи раз. Разве можно проводить эксперимент, не имея достаточно обоснованных цифр и расчетов? И сегодня мы переживаем не экономический кризис, а социально-политический обвал, и совсем недостаточно сказать, мол, была недостаточно обоснованная политика — все нужно называть своими именами, иначе мы никогда не сможем выйти из подобных состояний. Общество потерпело крах, и потребуется немало времени, чтобы как-то преодолеть последствия этой страшной катастрофы…»
Невиданных размеров достигла поляризация общества — разница между наиболее богатыми, составляющими десять процентов населения, и наиболее бедными выросла до десяти, а по некоторым подсчетам — до двадцати с лишним раз. В условиях, когда большая часть населении была отброшена за черту бедности. Москва оказалась первой среди столиц по числу «Мерседесов-600» и казино. Непрерывно росли отток капиталов на Запад, объемы недвижимой собственности и накопления на счетах «новых русских» за рубежом. Все это усиливало социальную напряженность.
Одновременно невиданных масштабов достигла коррупция. Большая часть богатств, доставшихся стране от природы и созданных напряженным трудом нескольких поколений россиян, была бессовестно расхищена коррумпированными чиновниками, бесчестными коммерсантами и криминальными элементами.
Воровство и коррупция стали в глазах широкой общественности одной из острейших (если не самой острой) проблем страны, тем более, что господствовала почти полная безнаказанность, убеждавшая, что эти социальные пороки уводят очень высоко, если не на самый верх общества.
Никто, правда, не мог с фактами в руках обвинить в подобной практике самого Ельцина. Но количество косвенных улик непрерывно множилось. Начиная с того, что на верхушке власти сформировалось нечто вроде царского двора, подучившее почти официальное наименование «семьи». В неё входили не только «сам» с супругой и дочками (одна из них была даже им официально назначена его советником), но и руководитель президентской администрации и наиболее доверенные ее члены, а также самые близкие из олигархов; Борис Березовский, а затем и Роман Абрамович. Они активно участвовали в политике и своей деятельностью давали основания подозревать в коррупции самого Президента.
Все шире распространялись слухи о приобретении в собственность олигархами недвижимости для Ельцина. Уверенность в том, что и он пользовался своим положением в корыстных целях, выросла, когда начался процесс отбора преемника. Ибо быстро выяснилось, что главный критерий это не способность руководить страной, а надежность в плане преданности «семье», и прежде всего готовности отстаивать ее пожизненный иммунитет от любых расследований и обвинений в преступлениях. Если такой приоритет даст возможность скрывать происходившее, значит, есть что скрывать.
Все это имело и внешнеполитические последствия — роль Запада в «шоковой терапии» была настолько очевидна, что подорвала доверие общественного мнения России к намерениям Запада. В ход
