Глава 4
Я сидела на краешке больничной койки и пыталась убедить себя, что все еще сплю. Это было лучшим объяснением тому, что я слышала. Можно было, конечно, списать это и на бред, но я предпочитала сон.
Тетя Лорен сидела рядом и держала меня за руку. Я посмотрела на медсестер, снующих по коридору. Тетя проследила за моим взглядом, поднялась и закрыла дверь. Я следила за тетей сквозь пелену слез и пыталась представить, что это моя мама. Внутри у меня все съежилось, и я снова становилась шестилетней девочкой, которая скрючилась на кровати и оплакивает свою мать.
Я вытерла ладони о покрывало. Жесткое и колючее, оно царапало мою сухую кожу. В комнате было так жарко, что каждый вдох заставлял сжиматься мое иссохшее горло. Тетя Лорен дала мне воды, и я с жадностью вцепилась в холодный стакан. У воды был металлический привкус, но я все равно выпила ее одним залпом.
— Семейный пансион, — произнесла я. Стены, казалось, высосали эти слова у меня изо рта, поглотили их и оставили один лишь мертвый воздух.
— Господи, Хло. — Тетя Лорен вынула из кармана носовой платок и вытерла нос. — Знаешь, сколько раз мне приходилось говорить пациенту, что он умирает? Но это почему-то еще труднее. — Она повернулась ко мне. — Я знаю, как ты мечтаешь поступить в Калифорнийский университет. И это для тебя единственный способ попасть туда, дорогая.
— Это папа решил?
Она помолчала, и я поняла, как велик у нее был соблазн во всем обвинить его. Когда мама умерла, тетя Лорен хотела взять меня на воспитание и тем самым избавить от жизни в пустых квартирах с домработницами. Она так и не простила моего папу за то, что он отказался. Так же, как не простила его за ту ночь, когда погибла мама. И неважно, что их занесло от столкновения с другой машиной, которая наехала на пешехода и скрылась. Папа был за рулем, а значит, вся вина лежала на нем.
— Нет, — наконец ответила она. — Это школа. Если ты не пройдешь двухнедельное обследование в групповом пансионе, это попадет в твое личное дело.
— Что попадет в мое личное дело?
Она крепче сжала платок в кулаке.
— Эти сво… — Она поймала себя на полуслове и поправилась. — Это их политика нулевой терпимости. — В ее устах эти слова прозвучали хуже ругательства.
— Нулевой терпимости? Ты хочешь сказать, насилия? Но я… я не…
— Я знаю. Но для них все просто. Ты подралась с учителем. Значит, тебе требуется медицинская помощь.
В специальном пансионе. Для психически больных детей.
В ту ночь я несколько раз просыпалась. Во второй раз я заметила папу — он стоял в дверях и смотрел на меня. В третий — он сидел на стуле возле моей кровати. Заметив, что я открыла глаза, он протянул руку и неловко потрепал меня по плечу.
— Все будет хорошо, — пробормотал он. — Все будет хорошо.
И я снова заснула.
Наутро папа все еще был рядом со мной. Взгляд у него был усталым, а морщинки вокруг рта — глубже, чем раньше. Он не спал всю ночь — летел из Берлина.
Не думаю, что он когда-либо хотел иметь детей. Но папа никогда не говорил мне этого, даже когда злился. Что бы тетя Лорен ни думала о нем, он старается, как может. Просто он не знает, что со мной делать. Я — словно щенок, которого ему оставил очень дорогой его сердцу человеку. И вот он изо всех сил старается оправдать доверие, хоть и не очень-то любит собак.
— Ты изменила прическу, — сказал он, когда я села в кровати.
Я обхватила себя за плечи. Когда ты с воплями носишься по школьным коридорам, покрасив волосы в школьном туалете, первое, что говорят люди, — естественно, переварив часть с воплями, — это «что ты сделала?» Красить волосы в школьном туалете — это ненормально. Во всяком случае, для таких девушек, как я. Да еще в ярко-красный цвет? Прогуляв урок? Да у меня на лбу написано: нервный срыв.
— Тебе она нравится? — через какое-то время спросил папа.
Я кивнула.
Он помолчал, потом выдавил из себя смешок.
— Что ж, это не совсем то, что я хотел бы, но смотрится неплохо. Самое главное, что тебе нравится. — Он почесал щеки, припорошенные седой щетиной. — Полагаю, тетя Лорен уже сказала тебе о семейном пансионе? Она уже подыскала один, как ей кажется, подходящий. Маленький, частный. Не могу сказать, что я в восторге от этой идеи, но это же всего на пару недель…
Никто не говорил, что со мной такое. Со мной побеседовали самые разные доктора, провели какие-то тесты, сделали анализы. Я была уверена, они прекрасно знали, что со мной происходит, просто не говорили мне. А это значит, все очень плохо.
Я ведь не впервые видела людей, которых на самом деле нет. Именно об этом и хотела поговорить со мной после школы тетя Лорен. Когда я рассказала ей про сон, она сразу вспомнила, как в детстве я рассказывала о каких-то людях в нашем старом подвале. Мои родители считали, что это игра воображения, что я придумала целый сонм персонажей и превратила их в своих друзей. Потом эти друзья стали пугать меня, да так сильно, что нам пришлось переехать.
Но даже после этого я продолжала «видеть» каких-то людей, и тогда мама подарила мне рубиновое колье и сказала, что оно защитит меня. Папа считал, что тут все дело в психологии. Я поверила, что колье поможет, и оно помогло. Но сейчас это произошло снова, и на этот раз уже никто не списывал произошедшее на мое буйное воображение.
Они отправляли меня в приют для умалишенных детей. Они думали, что я сумасшедшая. Но это не так. Мне пятнадцать лет, и у меня только что начались месячные, а это что-то да значит. Не может быть простым совпадением, что именно в этот день мне снова начала мерещиться всякая всячина. Все эти копившиеся во мне гормоны взыграли и взорвали мой мозг, заставили его дать сбой, вырвав картинки из забытых фильмов и внушив мне, что они реальны.
Если бы я сошла с ума, то я не просто бы видела и слышала людей, которых нет. Я бы и вела себя, как сумасшедшая. А этого ведь не было.
Правда?
Чем больше я думала об этом, тем больше начинала сомневаться. Я чувствовала себя нормальной. Я не могла припомнить, чтобы делала что-нибудь странное. Не считая, правда, того, что покрасила волосы в школьном туалете. И прогуляла урок. И взломала автомат с прокладками. И подралась с учителем.
Последнее не считается. Я просто перепугалась, увидев того обожженного парня, и пыталась вырваться, чтобы скрыться от него. Я вовсе не собиралась никому причинять вреда. А до того момента со мной все было в порядке. Мои друзья считали, что со мной все в порядке. И мистер Петри так считал, когда внес меня в список кандидатов на режиссера. И Нат Бозиан, очевидно, тоже. Вряд ли он стал бы выражать бурную радость по поводу того, что какая-то сумасшедшая тоже собирается на дискотеку.
А ведь он был счастлив.
Когда я пыталась припомнить все эти события, они казались мне смутными и расплывчатыми, словно мне все это приснилось.
А что, если ничего этого не было? И я просто хотела получить место режиссера. Хотела, чтобы Нат проявил ко мне интерес. Может, я все это выдумала? Мне все привиделось, как привиделся мальчишка, кинувшийся под колеса, плачущая девочка и обожженный сторож.
Если бы я сошла с ума, я бы поняла это? Ведь в том-то и состоит безумие, что человек считает себя
