Я помогала Алининому папе накладывать некоторые повязки и очень гордилась тем, что умею это делать. Зря у нас, что ли, в институте была военная кафедра?
Еще был урок Петиного папы.
Петин папа работает в банке. Казалось, что там может быть интересного, кроме грабителей? Оказывается, может. Петин папа принес в класс чудо-чемоданчик, который позволяет видеть деньги «насквозь», так что можно, понять фальшивые они или нет. Оказывается, деньги многослойные. Под особым лучом на них, как в волшебном кино, проступают диковинные картинки. Если, конечно, купюры подлинные. Весь урок мы этим и занимались — просвечивали деньги разными способами и разглядывали водяные знаки. Заодно узнали много любопытного о фальшивомонетчиках: что за люди, когда появились и почему их занятие не приветствуется государством.
Не знаю, как дети, а я теперь совершенно иначе буду прикасаться к деньгам…
Вот такая получилась энциклопедия жизни. Познавательно-зажигательная.
Тут, конечно, есть тонкий момент.
Те, чьи папы вели уроки, очень ими гордились.
Но бывает, что папы нет. Это обстоятельство нужно всегда держать в голове, иначе в энциклопедии обнаружатся вырванные листы. Поэтому отступление от принципов неизбежно. Дедушка — замечательный вариант. Старший брат — тоже. А если нет ни дедушки, ни брата, придется впустить в заповедный круг бабушку или маму. В конце концов им тоже есть что рассказать-показать.
Хотя педагогике очень нужны мужчины, занимаются ею по преимуществу женщины.
ПЕР
Я приехала в Швецию за уроком «свободного воспитания».
Мне сказали, что я ничего в этом не понимаю — ни в свободе, ни в демократии. Да и в воспитании тоже.
Вот увижу Пера и тогда, может быть, пойму.
Может быть. Что-нибудь.
А так я даже и человеком до конца не могу считаться.
В общем, в конце концов я оказалась в Швеции, в каком-то затерянном месте, где были лишь лес и камни. Такие огромные валуны с моховыми бородами. Они обнаруживались везде, в самых неожиданных местах. Вот идешь ты по лесу, и вдруг между соснами лежит такой камень — в напоминание, что люди — молокососы, хотя и воображают о себе невесть что.
Среди сосен и валунов стоит школьный поселок. Но если не знать, что это именно школьный поселок, ни за что не догадаешься, что здесь стоит. Деревянные бараки на фоне средневековых развалин. То ли остатки деревни после нашествия вражеских рыцарей, то ли свергнувшее феодала поселение свободных мастеров. А над всем этим подвешено огромное количество веревок — очень толстых и потоньше, на манер тарзанок. Такая паутина таинственного назначения. Воздушные пути.
Это не шутка. По веревкам в разных направлениях передвигаются дети. Конечно, они могут ходить и по земле. Но могут и по веревкам. Зависит от настроения. Мне сказали, учителя тоже так могут. В смысле, передвигаться по веревкам. Из барака в барак. Или в столовую. Вот сидишь ты, к примеру, на сосне и медитируешь. А тут время обеда подходит. Чтобы не было резкого перепада давления в образе мыслей, ты не спускаешься на дорожку, а хватаешься за ближайшую веревку и прыгаешь. На другую сосну. Или на крышу. А с этой крыши на крышу столовой, то есть до пункта назначения.
Крыши тут вполне обжиты. Карлсон отдыхает. Хотя он родился в Швеции. Может, у него были образцы для подражания?
Наша учебная группа приехала поздно вечером. Нас поселили в деревянном бараке. Мы сдвинули деревянные столы и разложили на них свои спальники. Вполне привычная походная ситуация. С претензией на удобства: спишь все-таки не на полу.
Позже выяснилось, что это никакой не барак. Это школьное здание. Просто построенное по принципу «природосообразности и естественности»: все-все-все деревянное, отопление дровяное, освещение свечное.
Но это к слову. Утром я проснулась от страшного грохота над головой. Выскакиваю на улицу и вижу: на нашей крыше толпятся дети всех размеров. И не просто так толпятся, а в очереди стоят. К стартовой линии. Как подойдет их очередь, они разбегаются и прыгают с крыши на крышу. Наша-то крыша плоская, а та, куда прыгают, двускатная: перепрыгнув, попадаешь на карниз. И надо как-то там ухватиться и вскарабкаться до конька. Что потом происходит, не видно. Возможно, потом они катятся по скату крыши, как с горки.
У меня прямо сердце зашлось. Ужас-то, ужас! Сейчас как начнут падать! Как начнут руки-ноги ломать.
Я (как продукт отечественного производства) бросилась за помощью: взрослые, где вы? Вмешайтесь!
И обнаружила взрослого, учителя семиклассников. Он стоял с другой стороны барака и подсаживал их. Подсаживал! Представляете? Я ему, заикаясь:
— А как насчет травматизма? Вдруг кто-нибудь упадет?
Он только плечами пожал:
— Почему он должен упасть? Он же не хочет упасть. Он же по правилам прыгает. Он знает, что я слежу. Все обговорено.
— И что же, у вас тут никто никогда руки себе не ломает?
А он так спокойно:
— А у вас? Ведь руку и на ровном месте сломать можно. Если ребенок двигаться не умеет.
Одного этого достаточно, чтобы в традиционных педагогических мозгах образовалась трещина. Но тарзанки и прыжки — это следствие. Производное от демократии.
Взять, к примеру, управление школой. У школы нет директора.
Зато у нее есть Пер (автор проекта), который придумал дровяное отопление и веревки, и вообще всю эту школу. Я спросила: «Кто же тогда Пер, если он не директор?» В ответ пожали плечами: «Кто? Ну, просто Пер». Обожаю такие ответы.
В Англии меня научили русской поговорке:
— Почему-почему? Потому что на «у»!
Хотя «Пер» не кончается на «у». И даже не начинается. Пер вообще не учитель в классическом смысле слова. У него нет педагогического образования. Но он не переживает. Он считает, что будущих педагогов учат неправильно и такое обучение только вредит делу.
Я, к примеру, наглядный образчик такого испорченного материала: зашоренность, закомплексованность.
Нулевое представление о детской свободе и саморазвитии. Непонимание элементарных вещей.
Когда-то Пер был инженером. А потом стал музыкантом и композитором. Пер может играть на всем, что попадется под руку, на всем, что может и не может звучать. Знаете, как он отбирает учителей? Единственный критерий — чтобы умели петь. То есть отбирает не он, а коллегия. И никому, конечно, не говорят: хотите у нас работать, спойте арию из оперы Верди. Говорят и спрашивают что-то другое. Но как- то так получается, что все учителя в придуманной Пером школе (где он не директор) поют. Хочешь — на два голоса, хочешь — на три, хочешь — вообще на все имеющиеся в музыкальной природе голоса. И, получается, это чуть ли не самое важное — чтобы учитель умел петь. Возможно, это не изначальное умение. Возможно, оно просто заразно, и если ты начинаешь работать в школе «по Перу», то волей- неволей запоешь.
Кроме поющих учителей, у школы есть еще одна замечательная особенность. Может быть, поважнее
