Очередное доказательство в виде укушенного пальца у Егора подхлестнуло в опакляпсинцах начавший было угасать интерес к Антихристу.
— Все, — сказала со знанием дела Антонина. — Подрос наш Антихрист. Будет теперь людей грызть.
Егор расхаживал по деревне с гордым видом и всем демонстрировал укушенный палец.
— Ничего, — утешали его односельчане. — За веру пострадал. Святое дело. Вроде как теперь в святые можешь подаваться. Сам Антихрист на тебя взъелся. Видать, насолил ты ему крепко.
Правда, чем Егор мог так уж насолить Антихристу, никто не знал. Вряд ли добрыми делами, каковые за Егором вроде не числились. Но укус есть укус. Егора угощали водкой, а он за это в сотый раз пересказывал историю с Кузей. И конечно, в его интерпретации все выглядело более устрашающе, чем было на самом деле. Оказывается, он просто сидел на лавочке, никого не трогал, а тут откуда ни возьмись появился Кузьма и, хищно улыбаясь, укусил его за палец. На этом месте рассказ заканчивался, и Егор гордо демонстрировал место укуса. Ему наливали водки, и он, тяжело вздохнув, ее выпивал. Надо сказать, что ранка от укуса была такая маленькая, что Егору перед каждым таким визитом приходилось расковыривать ее, чтобы придать ей товарный вид. В итоге она становилась все больше и зарастать не собиралась.
— Надо же, — охали бабы, глядя на палец. — Вот он, укус сатанинский ядовитый. Не затягивается.
— Да, Егор, — вторили бабам мужики. — Он у тебя вроде даже еще пуще распухает. Сходил бы ты к врачу, не ровен час гнить начнет.
Но к врачам Егор не собирался. Ему как потерпевшему везде и наливали, и закуску давали. Кто ж от такого счастья добровольно откажется? Главное, чтоб рана была видна. А уж об этом он позаботится.
Одновременно с увеличивающейся в размерах раной обрастал новыми леденящими кровь подробностями и рассказ Егора. Вот уже и не просто «откуда ни возьмись» появился Кузя, а вроде как из- под земли выкарабкался. Вот уже и не просто за палец укусил, а предварительно хриплым голосом Егору скорую смерть напророчил.
Бабы охали. Мужики качали головами. Вскоре и сам Егор стал верить в то, что напридумывал. Горько плакал, роняя пьяную голову на стол. Причитал хнычущим голосом. Бил себя в грудь. Говорил, что все равно от веры своей не отступит, пусть его даже сто Антихристов будут терзать. А придя домой, ковырял, морщась от боли, подзатянувшуюся рану, чтобы на следующий день история повторилась. Так бы оно и шло, если бы через неделю такого самоистязания палец действительно не начал гноиться. Стала побаливать рука, потом поднялась температура, началась тошнота. Сначала Егор подумал, что просто где- то паленой водкой траванулся, но пил-то он только у односельчан и не один. А такой реакции ни у кого не было. В итоге он не вытерпел и вызвал скорую. Скорая добиралась почти четыре часа. Санитары приехали злые и пьяные, однако самовольничать не стали — отвезли в больницу. Там Егору поставили диагноз: сепсис или, проще говоря, заражение крови. Укушенный, правда, к тому времени был уже без сознания. Собрались было что-то делать, назначать комплексное лечение, промывать рану, но так ничего и не успели. Не приходя в сознание, Егор помер.
В Опакляпсино эта новость вызвала эффект разорвавшейся бомбы. Мало того что Антихрист напророчил Егору скорую смерть, так, оказывается, ее еще и сам своим укусом вызвал. Не успели опомниться, как подоспела и другая новость. Из райцентра. Акушерка, что Кузю принимала, из окна выпала. На самом деле Нина Ивановна полезла окна мыть, вот и поскользнулась, но кого это интересовало? Главное ж — выпала!
Из категории мелкой и досадной неприятности Кузя плавно перешел в категорию большой и непоправимой беды. С одной стороны, жить рядом с таким стало страшновато, с другой — теперь уже не было сомнений, что он — Антихрист, и скоро, как говорил дед Митяй, всем пиздец. Кстати, дед Митяй был почти единственным в деревне, кто, завидев Кузю, не шарахался и не крестился. Более того, дружелюбно подмигивал Кузе и строил тому пальцами рожки — мол, как дела, рогатый? Кузя смеялся. А дед Митяй довольно усмехался в бороду:
— Ишь ты, тоже, видать, папашку своего любит.
Правда, на улицу Кузя теперь один не выходил. Мать не пускала. Дома было, конечно, скучно, зато никто не обзывался и не заставлял «летать». Летать Кузе не понравилось. Ссадины на ладонях быстро затянулись, а обида прошла не скоро.
Пока опакляпсинцы размышляли, что им делать, раз у Кузьки такая власть над людьми появилась, Михаил стал подумывать о переезде. Танька и так до рождения сына все время дома сидела, но там хоть подружки были, а теперь смотрят на нее косо, за спиной сплетни про Антихриста разводят, да и Кузьме скоро прохода давать не будут. Сам-то Михаил не больно страдал от односельчан. Во-первых, он и раньше только с Ленькой Филимоновым да с Киркой Образцовым дружил (теми, что в райдом мотались). Во-вторых, его лично не трогали, в гости по-прежнему звали, правда, сами в гости к Тимохину не ходили — побаивались. Но жене и сыну становилось все тяжелее. Да и в школу надо будет Кузе скоро, а в местной-то, как пить, заклюют мальца. Так что переезда было, похоже, не избежать. Теперь Михаилу приходилось часто отлучаться, мотаться на дополнительные заработки, чтобы скопить денег. Дом-то в Опакляпсино не продашь, а если и продашь, то за гроши. А новое жилье — дело дорогое. Переедешь в город — не в комнатушке же втроем ютиться.
Танька, пока муж по делам мотался, следила за хозяйством — коровой Машкой и курями. Кузя, как правило, сидел дома — либо читал, либо смотрел телевизор. Как-то раз, когда Танька возилась в курятнике, во двор зашел Ленька Филимонов.
Услышав скрип калитки, Танька выглянула.
— Тебе чего, Ленька? — удивилась она, так как к ним уже давно никто не заходил. — Если ты к Мишке, так он только послезавтра будет.
— Да? — как-то вопросительно шмыгнул носом Ленька и посмотрел куда-то вдаль.
— Да, — ответила Танька и сдула с лица прядь волос. — Или ты спросить чего хотел?
— Прям не знаю, как начать, — замялся Ленька.
Танька насторожилась.
— Ну, давай выкладывай, коли пришел.
— Я, собственно, не к Мишке. И не к тебе.
— Вот как? — опешила Танька. — А к кому же?
— Я к Кузьме.
— А Кузьма-то тебе зачем?
— Долго объяснять, — махнул рукой Ленька и скривил рот.
— А я не тороплюсь, — расставив ноги и уперевшись кулаками в бока, сказала Танька.
— Да понимаешь… Галинка-то от меня ушла.
— И правильно сделала, — хмыкнула Танька. — Ты б пил больше. И руки распускал. И без работы сидел. И деньги ее спускал. И за домом не следил.
Почувствовав, что список может продолжаться бесконечно, Ленька быстро перебил Таньку.
— Это да… Но мне ж обидно. И потом, все ж одно к одному. Со склада-то меня выгнали.
— Нечего было запчасти воровать, — сухо сказала Танька.
— Это да, — снова согласился Ленька. — Но мне ж обидно. Запчасти-то я воровал, чтоб Галинке шмотки красивые купить. И потом, мне тетка из Воронежа деньжат подбрасывала, а тут померла. Вот так. Короче, хочешь режь меня, хочешь ешь меня, а дошел я, блин, до края.
— Ну и при чем тут Кузя?
— Хочу ему продать душу. Больше-то некому.
— Какую еще душу? — нахмурилась Танька.
— Ну какую, какую… такую, — смутился Ленька, который не знал никаких синонимов к слову «душа». — Хочу, так сказать, на службу к Сатане податься. Как там это называется… в слуги дьявола, что ли?
— Ты выпил, что ли? — побагровела от злости Танька.
— Да нет, — испугался Ленька. — Совсем не пил. Хочешь, дыхну. Мне б на пару минут с Кузей
