— Он мертв?
Сидни пренебрежительно оглянулся через плечо.
— Жить будет, — проворчал он, поджимая губы. — Но в следующий раз поостережется нападать на проезжих. Это опасная дорога, нам следовало подготовиться получше. Ты отлично показал себя, Бруно! — восторженно добавил он. — Для служителя Божия так просто замечательно.
— Не знаю, числит ли Господь меня по-прежнему среди своих служителей. Но за три года блужданий по Италии я научился защищать себя. — Я тоже вытер лезвие ножа о траву, мысленно благодаря своего предусмотрительного друга: не впервой подаренный клинок выручал меня.
Сидни задумчиво кивнул.
— Да, припоминаю: в Падуе ты рассказывал, что у тебя вышла какая-то неприятность из-за драки в Риме. — Он смотрел на меня с легкой улыбкой, как бы ожидая рассказа.
Я ответил не сразу. Случалось у меня в прошлом такое, о чем я предпочел бы никогда не вспоминать. Лучше бы в Англии меня знали как выдающегося философа при французском дворе, а не как беглеца, скитавшегося по Италии и преследуемого по обвинению не только в ереси, но и в убийстве.
— В Риме какой-то доносчик сдал меня инквизиции. Но к тому времени, как мерзавца выудили из Тибра, я уже покинул город, — тихо ответил я.
— Ты убил его? — лукаво ухмыльнулся Сидни.
— Насколько мне известно, это был пьяница и мелкий жулик, а я мыслитель, Филип, — мыслитель, а не убийца, — подчеркнул я, пряча кинжал в ножны.
— Не очень-то ты обычный философ, Бруно, уж это с первого взгляда видно. Ладно, подробности потом, а теперь надо отыскать нашего поляка, — вздохнул Филип.
Спасенный мною слуга стоял чуть впереди и с трудом сдерживал обоих наших жеребцов — те ржали и били землю копытами, испуганно кося глазами.
Мы успели отбить нападение прежде, чем разбойники перерезали ремни, но один из сундуков висел ненадежно, и нам пришлось его закрепить, прежде чем снова пуститься в путь. Пфальцграфа мы нагнали за поворотом, под деревом. Сидни извинился перед ним за неприятности, причиненные английскими разбойниками, хотя, на мой взгляд, ему самому не мешало бы извиниться за свою трусость.
Мы двинулись дальше. Хотя рана на бедре у меня была неглубокой, но мокрая ткань панталон пренеприятно ее натирала. Мне не хотелось признаваться Сидни, что нападение застало меня врасплох. Хотя бродячая жизнь приучила меня всегда быть начеку, но последние годы я провел в безопасности при дворе французского короля Генриха и утратил боевые навыки.
Мы ехали медленно. С неба лило не переставая. Мы промокли насквозь, влага забиралась даже под воротники. Когда поднялись на холм Шотовер, оказалось, что великолепный вид на город Оксфорд скрыт за пеленой дождя. Мы спустились к мосту; на другом берегу стоял колледж Марии Магдалины. Там собралась довольно большая группа людей; подъехав поближе, Сидни узнал среди них представителей университета и почетных граждан города, которые вышли встретить нас. С утра из Виндзора в Оксфорд прискакал гонец и предупредил, что пфальцграф прибудет не водой, как ожидалось, а верхами. Но поскольку дорогу размыло дождем, да к тому же нас задержали разбойники, мы сильно припозднились, и бедным депутатам пришлось дожидаться нас под дождем. Их бархатные береты и рукава малиновых и черных мантий промокли насквозь и потемнели от влаги.
Вице-канцлер университета выступил вперед. Низко поклонившись и поцеловав сперва украшенную перстнями руку пфальцграфа, а затем руку Сидни, он представился нам. Хотя при виде наших синяков и порванной одежды глаза его расширились от изумления, он благоразумно промолчал и не задал никаких вопросов.
Он пообещал разместить высоких гостей в колледже Церкви Христовой, самом большом и пользовавшемся особым покровительством королевы. Это было тем более уместно, что Сидни заканчивал этот самый колледж и, так сказать, возвращался к себе домой.
Мне же предстояло жить отдельно. Круглолицый, лысоватый господин выступил вперед и на английский манер протянул мне руку, стоически не замечая потока воды, хлынувшего ему на лицо с широких полей шляпы.
— Доктор Бруно, я — Джон Андерхилл, ректор колледжа Линкольна. Приветствую вас в Оксфорде и прошу оказать нам честь и поселиться в нашем колледже.
— От души благодарю вас.
— Мы с вами завтра вечером сразимся на диспуте. В школе богословия мы станем противниками, но до тех пор, надеюсь, будем друзьями. — Улыбка расцвела на его губах, но тут же увяла.
Итак, это был мой оппонент Аристотелевой школы. Суетливый человечек. Его приветливость не показалась мне искренней, но следовало произвести хорошее впечатление на оксфордцев, так что я ответил широкой улыбкой и пожал протянутую руку.
— И я надеюсь, доктор Андерхилл.
Мы вошли в город через небольшую калитку в высокой стене, окружавшей центральную его часть. Только лишь мы оказались в городе, заиграл оркестрик. Музыканты так и наяривали, отважно позабыв про ветер и дождь. Пфальцграф слегка приободрился и помахал рукой, — довольно вяло и не слишком приветливо, — когда мы проезжали по главной улице мимо ряда деревянных домиков. Ближе к центру города эти домишки все чаще уступали место каменным, богато украшенным фасадам того или иного колледжа.
Перед зданиями из светлого камня толпились студенты, дрожавшие от холода и сырости в своих парадных мантиях. Они жались под навесы крыш и оттуда приветствовали нас; рядом с ними кланялись и махали руками профессора и почетные горожане.
Мы остановились у поворота в узкую улочку, уходившую на север. Тут мне сказали, что мои спутники поедут дальше, а я остаюсь с ректором.
Молодой грум взял моего коня под уздцы, чтобы отвести его в ректорскую конюшню, а я подошел к Сидни. Тот наклонился и крепко ухватил меня за руку.
— Завтра я приду на твое торжество, Бруно, — с улыбкой пообещал он. — Не отвлекайся, не давай сбить себя, но за ужином все же вспомни обо мне и посочувствуй. — Кивком он указал на пфальцграфа, который громко жаловался одному из представителей университета: мол, седло натерло ему промежность.
Я рад был от него избавиться, хотя и жалел о разлуке с моим другом. И все же в тот вечер мне хотелось лишь одного: как можно скорее удалиться в свою комнату, чтобы основательно приготовиться к публичному диспуту. Я понимал, что этим вечером товарищ из меня скверный, но когда выступлю на диспуте, и, главное, выступлю хорошо, вот тогда смогу отдохнуть и насладиться дружеской компанией в столовом зале колледжа. А уж потом займусь другой, главной своей задачей — поисками книги.
Ректор стоически ждал меня и улыбался, хотя мантия его промокла насквозь. Я затянул потуже воротник своего плаща, поскольку нам пришлось пробираться между близко стоявших домов, с которых непрерывными потоками низвергалась вода. Скоро стена слева от нас закончилась невысокой прямоугольной башней из того же сливочно-желтого камня, что и все остальные строения. Ректор толкнул небольшую деревянную дверь и придержал ее, пропуская вперед меня и слугу, тащившего поклажу.
— Боюсь, доктор Бруно, кинжал вам придется оставить здесь, — извиняющимся голосом проговорил он, поглядывая на украшавшие мой пояс ножны. — Устав Оксфорда запрещает проносить оружие на территорию университета. Мы обязаны заботиться не только о разуме и душах, но и о бренных телах наших юношей. Не беспокойтесь, ваш кинжал мы сбережем в целости и сохранности. — Он принужденно засмеялся, следя за тем, как я нехотя отстегиваю подарок Паоло.
Пройдя в арку в башне, мы вышли на квадратный дворик, аккуратно вымощенный каменными плитами. Напротив возвышалось похожее на крепость здание с высокими створчатыми окнами. Я сразу догадался, что это и было главное здание колледжа. Старый камень оброс плющом.
Ректор снял размокшую шляпу и провел рукой по сияющей лысине.
— Вы уж извините мой внешний вид, доктор Бруно. Внезапное возвращение зимы застало нас всех врасплох. Мы-то думали, вот-вот лето настанет, но такова уж непостоянная английская погода. Должно быть, вы тоскуете по ясному голубому небу своей отчизны.
— Порой да, хотя климат Северной Европы больше соответствует моему темпераменту, — ответил
