где была дверь в жилище ректора и металлическая решетка, ограждавшая тот предназначенный исключительно для членов колледжа сад, куда меня пустили накануне вечером.
Сообразив, что происходит, я ринулся в арку, к той железной калитке, и возле нее застал двух юношей, которые тщетно дергали за кольцо, всматриваясь в скрытую туманом глубину сада. Заслышав мои шаги, они обернулись; у обоих лица были серые, точно пеплом присыпаны.
— Кто-то вошел в сад, сэр, и на него напал хищный зверь! — крикнул мне парень ростом повыше. — Я только встал и начал умываться, когда заслышал крики, но отсюда ничего не видно.
— Ключа нет, — охнул второй. — Ключ хранится у старших, а калитка заперта.
— Так будите старших! — потребовал я, недоумевая: неужели ректор, чьи окна выходят в сад, не пробудился от такого шума. — Вы же знаете, у кого находится ключ? Так скорее бегите и позовите его, чтобы он отпер калитку. Другого входа нет?
— Есть, сэр, — с трясущимися губами выговорил тот, который был повыше ростом; другой уже бежал обратно во двор колледжа за помощью. — Есть еще два, но они запираются на ночь.
— Но ведь тот несчастный как-то попал в сад, — возразил я и смолк, услышав полузадушенный, но до ужаса отчетливый крик: «Господи Иисусе, спаси! Пресвятая Богородица, помоги!» Раздался еще один вопль, после чего уже совершенно неразборчивые крики, хриплое рычание и какое-то жуткое бульканье. Казалось, всему этому не будет конца. Возле нас собралась уже толпа возбужденных, любопытствующих студентов, и через некоторое время послышался строгий голос ректора:
— Пропустите! Пропустите, я вам говорю!
Лицо его опухло со сна, ночную рубашку кое-как прикрывал плащ, а в руке ректор нес заветную связку ключей. При виде меня он вздрогнул и отступил на шаг.
— Доктор Бруно, это вы? Что за безбожный шум среди ночи? Кто там в саду? Вы что-нибудь видите? Я пытался разглядеть из окна, но все скрыто за деревьями и туманом.
— И я ничего не вижу, но, судя по всему, там какой-то зверь грызет человека. Несчастного нужно спасать как можно скорее.
Злобный лай и рычание все еще продолжались в саду, но голос жертвы умолк; я опасался худшего. Ректор вытаращился на меня так, как будто я невзначай обмолвился, что над колледжем пролетела стая коров. Опомнившись, он снова двинулся к калитке, начальственно потрясая ключами, но вдруг замер и опять посмотрел на меня — теперь его лицо было искажено страхом.
— Но… Не можем же мы войти туда безоружные, если там бешеный пес, — заикаясь, выговорил ректор. — Нужно убить эту тварь. Кто-нибудь, пошлите за констеблем, за королевским сержантом, пусть принесут арбалет! Кто-нибудь! Скорее! — крикнул он в толпу полуодетых студентов, которые так и стояли у входа в арку, разинув рты. — Бегите за констеблем сию же минуту!
Студенты переглянулись, двое или трое побежали выполнять приказ.
— Но ведь можно же взять дубинку, кочергу? Ректор, мы должны как можно скорее войти в сад. Боюсь, мы и так опоздали, и нам уже не спасти этого человека! — И я протянул руку к связке ключей.
Ректор панически оглядывался по сторонам.
— Но как могла собака попасть в сад? — спросил он, обращаясь словно к самому себе и в недоумении морща лоб.
— Разве вы там не держите собаку, чтобы сторожить сад от воров? — удивился я. — Наверное, вор перебрался через стену и…
— Нет у нас никакой сторожевой собаки! — Паника в голосе ректора нарастала. — У привратника есть собака, но она старая, слепая, без лапы и спит беспробудно в его комнатке у главного входа. Больше никому в колледже не разрешается держать животных.
— Расступитесь, — раздался чей-то спокойный голос, и стайка юнцов, сбившихся у входа в арку, поспешно раздвинулась, освобождая проход высокому молодому человеку.
Светлые волосы падали ему на плечи. Одеяние его не слишком подходило для такого времени суток: нарядные штаны и камзол в тон, черный шелк искусно прорезан и открывает роскошную алую подкладку, у ворота пенятся кружева — будто с танцев явился или из лондонского игорного дома, а не вскочил с постели, разбуженный, как все мы. В одной руке юноша держал длинный английский лук, такой, с какими обычно охотятся на крупного зверя. Лук был затейливо украшен позолоченными накладками, а также зеленым и алым орнаментом. В другой руке молодой человек держал кожаный колчан с таким же узором: виноградные гроздья и позолоченные листья.
— Габриель Норрис! — возмущенно вскричал ректор, указывая рукой на его оружие. — Что это такое?
— Отпирайте поскорей калитку, доктор Андерхилл, — скомандовал юноша. — Нельзя терять время, в опасности человеческая жизнь.
Несмотря на царившее вокруг смятение, молодой человек говорил спокойно и уверенно, так, словно он, а не ректор был тут главным. Андерхилл в полной растерянности повиновался и отпер калитку. Габриель вошел, на ходу прилаживая стрелу к тетиве. Я следовал за ним; ректор шел последним и трусливо жался к стене.
Туман клочьями висел между ветвей искривленных яблонь. Осторожно пробираясь сквозь сизую дымку, я вдруг заметил в северо-восточной стороне сада огромного длинноногого пса, судя по всему волкодава, хотя хорошенько разглядеть его было невозможно. Я прижался к стене, Габриель, издали очень приметный в своем наряде, продолжал ровным шагом приближаться к животному, все еще рычавшему и жадно глодавшему какой-то темный комок. Когда я подошел поближе, туман рассеялся, и я смог отчетливее рассмотреть эту зверюгу: из окровавленной пасти между огромных клыков клочьями свисали куски разодранной плоти. Сердце у меня прыгнуло куда-то в желудок, желудок же устремился вверх, к горлу: стало ясно, что мы безнадежно опоздали.
В нескольких шагах от пса Габриель остановился; тот оторвался от своей добычи и поднял голову. Рычание стихло, пес молча встал и хотел уже было прыгнуть на юношу, но в тот же миг Габриель спустил тетиву. Он оказался отличным стрелком, даже туман не помешал ему. Зверь рухнул на землю: стрела пронзила ему горло. Габриель тут же отбросил лук, и мы вместе устремились к темной куче, лежавшей у стены возле мертвого пса. Это было мертвое изуродованное, изгрызенное тело человека; он лежал лицом вниз, черная академическая мантия частично покрывала его, трава вокруг была выдрана собачьими когтями и пропитана кровью.
С помощью Габриеля я перевернул мертвеца и невольно вскрикнул. Роджер Мерсер лежал передо мной, голова откинута, взгляд слепо уставился в небо, горло вырвано целиком. Глаза мертвеца были неподвижны, в них застыл ужас.
Габриель Норрис проворно отскочил от растерзанного трупа и оглядел себя так внимательно, словно единственное, что его беспокоило, — не испачкал ли он кровью свой наряд. «Вот павлин», — с отвращением подумал я и тут же припомнил, что имя Норрис мне знакомо: именно Мерсер и упоминал его совсем недавно в разговоре со мной, причем тоже назвал павлином или чем-то в этом роде.
Не веря своим глазам, я присел возле трупа: руки изуродованы — два пальца откушены; видимо, Роджер пытался отбиться от пса; ноги и лодыжки ободраны: пес, похоже, схватил несчастного за ноги, повалил и протащил по земле. Но страшнее всего было вырванное горло.
Ректор осторожно приблизился к нам, заранее приложив к лицу платок.
— Он?..
— Мы опоздали. Смилуйся, Господь, над его душой! — пробормотал я, скорее по привычке, чем из искренней набожности.
Доктор Андерхилл приблизился, увидел изувеченное тело человека, вчера еще сидевшего рядом с ним за столом, и его тут же вырвало. Молодой Габриель тем временем вполне оправился и пинал ногой труп убитой собаки.
— Здоровенный какой! — пробормотал он с гордостью, словно похваляясь охотничьим трофеем.
Охотничьим?.. Я присмотрелся к собаке и понял, отчего мне на ум пришло именно такое сравнение.
— Это же охотничий пес, — сказал я, став на колени возле трупа собаки. — И вот еще что, смотрите. — Я указал на проступавшие под серой шкурой ребра. — Смотрите, как он отощал. Похоже, его морили голодом. И обратите внимание на заднюю лапу.
