Он широко раскинул руки, словно пытаясь единым жестом охватить свои владения, и поощрительно улыбнулся мне: давай, мол, высказывай восхищение.
Библиотека располагалась в первом этаже северного придела напротив часовни и несколько уступала ей в размерах. Внешне оба помещения были схожи: те же деревянные балки под потолком, тот же камыш на полу. Здесь сохранилась обстановка прошлого столетия: длинные деревянные кафедры, за которыми читатели стоя могли изучать огромные фолианты, прикованные для верности медной цепью к медному же шесту, стоявшему между кафедрами. В углах горели фонари, закрепленные под сводчатым окном; вдоль стен комнаты стояли деревянные скамьи, а в дальнем конце еще и низенький столик у окна с видом на двор. Годвин подошел к столику, положил ключи, затем взял у меня из рук свечку.
— Вас интересует какая-нибудь книга в особенности, доктор Бруно, или для начала показать вам самые ценные наши манускрипты? — спросил он, обернувшись ко мне через плечо, в то время как сам уже шел вдоль рядов, педантично зажигая свечу за свечой.
— Полагаю, этим ваше собрание не исчерпывается? — указал я на прикованные к столам книги.
— Ну конечно же нет, здесь только ценные старинные тома, которые полагается хранить таким образом, — стыдно сказать, но мы опасаемся воров. Здесь находятся книги, которыми чаще всего пользуются студенты. В основном это сочинения по схоластическому богословию, и все они представляют собой величайшую ценность. Большинство подарены нам нашим первым покровителем.
— Декан Флеминг привез их из Италии, — сказал я, кивнув. — А где вы прячете запрещенные книги?
Годвин отшатнулся, побледнел и вытаращился на меня. Похоже, я не на шутку его напугал.
— Нет у нас никаких запрещенных книг, доктор Бруно. О чем это вы?
— Полно, мастер Годвин, — воскликнул я и легкомысленно махнул рукой: мол, ничего особенного не имел в виду и никого не хотел обидеть. — В любом университете есть книги, которые убирают подальше с глаз молодежи. Книги, доступные пониманию лишь старших членов университета.
Годвин вздохнул с видимым облегчением.
— А, ну да, конечно, у нас есть немало книг, которые выдаются только преподавателям, и они уносят их к себе в апартаменты, чтобы там читать без помех. Мы держим их в ларях в той комнате. — Подойдя к стене позади письменного стола, он отворил в ней маленькую, почти незаметную дверцу; по другую сторону дверцы в слабом мерцании свечей можно было разглядеть полутемную комнату и большие сундуки вдоль стен. — А я уж было подумал, вы о еретических книгах ведете речь, — со смущенным смешком добавил библиотекарь.
— Нет-нет, те, как я понял, королевские эмиссары конфисковали и уничтожили много лет тому назад.
Годвин печально кивнул.
— В шестьдесят девятом году прошла большая чистка университетских библиотек. Все, что уцелело во время прежних чисток, — при отце ее величества, при ее брате и сестре, — забрали и уничтожили. Между нами говоря, ничего особенно еретического в тех книгах не было, но после католического разгула в царствование Марии Кровавой университеты попали под подозрение, и всем колледжам пришлось избавляться от любого сочинения, которое могло показаться хоть сколько-нибудь неортодоксальным. К сожалению, в ту пору и наше собрание пострадало.
— Понятия о ереси меняются в зависимости от того, кто приходит к власти, — поддакнул я. — И что же стало с этими опасными книгами?
Библиотекарь посмотрел на меня с недоумением, как будто сам он никогда не задумывался над судьбой конфискованных книг.
— Полагаю, их сожгли, хотя публичной церемонии не было. Продать их не могли, поскольку они были внесены в список книг, запрещенных для чтения. Я в ту пору был студентом, так что не очень-то обращал внимание на происходящее — потел над греческим, старался поменьше думать о девочках. Но если бы у нас тут сложили костер из книг, такое я бы запомнил. — Он ностальгически улыбнулся. — Вы бы спросили Уильяма Бернарда, в то время он был здесь библиотекарем.
Это уже была ценная информация, и я удивился, отчего Бернард ни словом не обмолвился о своей прежней должности во время того разговора о книгах за ужином у ректора. Сообщение меня взволновало: кто знает, этот вспыльчивый старикашка вполне мог утащить в свое логово драгоценные книги, которые сочли слишком опасными для студентов, предназначенных стать высшими чиновниками и определять будущее Англии? Да, был шанс, хотя и весьма призрачный, что среди этих скрываемых сокровищ, если таковые здесь вообще есть, обнаружится и рукопись, купленная за сто лет до того деканом Флемингом у некоего флорентийского книготорговца, — книга, смысла и цены которой покупатель себе не представлял. Почему же Уильям Бернард столь яростно отрицал даже саму возможность нахождения ее в университете?
Я глубоко вздохнул и попытался скрыть свое волнение от библиотекаря. Я понимал, что, скорее всего, книги в колледже нет, — но имел же я право надеяться? Единственный, кто мог ответить, находилась ли греческая рукопись, не внесенная в каталог, среди приобретенных деканом книг, — это Уильям Бернард: он дольше других работал в колледже, он читал по-гречески и, попадись манускрипт ему в руки, уж он бы понял, что это такое. Проблема в том, как заставить его довериться чужаку — нравный старик и так отнесся ко мне с подозрением: как же, иностранец, да еще и безбожник.
Годвин тем временем зажег последнюю свечу и обернулся ко мне, словно гостеприимный и слегка озабоченный хозяин.
— Хотите посмотреть наш экземпляр De Officiis[22] Цицерона, который декан Флеминг скопировал собственноручно? — предложил он, указывая мне рукой на одну из дальних кафедр. — Я зажег свечи, потому что даже по воскресеньям многие студенты любят посидеть тут, позаниматься, тем более что младшим не разрешается брать книг с собой.
— А нет ли в вашем собрании книги мастера Фокса? — по возможности небрежно осведомился я.
— «События и памятники»? — удивился Годвин. — Да, есть издание пятьсот семидесятого года, вторая редакция. Не уверен только, здесь книга или на руках. Она вам нужна?
— После утренней проповеди ректора хотелось бы заглянуть в текст.
— Можете почитать, — неуверенно кивнул Годвин, — однако, боюсь, Фокс не слишком-то благосклонен к вашим единоверцам. Однако я вынужден просить вас читать здесь, выносить книги дозволено только членам колледжа: это как бы некоторая гарантия, на случай если книга пострадает.
— Кому гарантия? — пошутил я. — Книгам или читателям?
Годвин любезно рассмеялся, а затем подвел меня к большому сундуку в задней комнате. Пока он, наклонившись, доставал оттуда стопки книг, я огляделся по сторонам и заметил сундук поменьше, спрятанный в угол да еще и запертый на замок. Годвин аккуратно разложил тома на полу, затем снова нырнул в сундук и вытащил толстый фолиант в простом переплете.
— Я видел эту книгу в Парижской библиотеке, — сказал я, принимая ее из рук библиотекаря, — но тогда только пролистал. Сейчас же проповедь ректора пробудила во мне любопытство. Скажите, житие Игнатия также включено в рассказы о первых мучениках?
— Да-да, десять гонений при римских императорах. — Годвин посмотрел на меня, склонив голову набок: похоже, мои вопросы вызывали у него все большее недоумение. — Они все описаны в первой книге.
В этот момент дверь распахнулась, и рыжеволосый парнишка, который убирал часовню после службы, просунул голову в дверь и легонько кашлянул.
— Мастер Годвин, сэр! Ректор Андерхилл желает поговорить с вами по личному делу, если вы сейчас можете прийти.
Годвин с тревогой посмотрел на меня, затем на посыльного.
— Вы извините меня на минутку, доктор Бруно? Полагаю, вы не злоупотребите моим отсутствием и не попытаетесь украсть книгу-другую. — Он прикрыл шутку смешком.
Я кивнул: пусть себе идет, мне бы в Фокса заглянуть.
— Ваши книги в безопасности, мастер Годвин!
— Если можно, дождитесь здесь моего возвращения. Нельзя оставлять библиотеку незапертой и без присмотра. — Годвин глядел на меня с тревогой, но я поспешил заверить его, что готов защищать его
