Лица его я разглядеть не успел, запомнил лишь темную бороду. Была ли такая борода у кого-нибудь из завсегдатаев «Колеса Катерины»? Надо было повнимательнее разглядеть товарищей безухого, но все они сидели ко мне спиной. Зачем бы кому-то из них преследовать меня от самой таверны? Или достаточно было мне забрести в кабак, где меня явно не ждали, чтобы возбудить подозрения? А может, они заметили, что я слежу за их дружком?
На обратном пути я тщетно пытался привести мысли в порядок. Кто был этот безухий, который общается в таверне с какими-то бандитами и с докторами из Оксфорда? Если это был Дженкс, «переплетчик и книготорговец», то неудивительно, что Бернард знает его. Но с чего бы старику заниматься делами в воскресенье? Кроме того, похоже было, что профессору не очень-то хотелось попасться на глаза знакомым. Напрашивалось простейшее объяснение: вероотступники собирались в «Колесе Катерины», а Бернард, как я мог заметить, сочувствовал старой вере. Связующим же звеном между ними служил книготорговец. Все это было вполне логично и, стало быть, означало, что я нащупал конец цепочки, по которой в городе передавались запрещенные книги, нащупал нить заговора, так интересовавшего Уолсингема. Да, но только сам-то я ничего не выяснил, сообразил я, опомнившись: кто-то обдуманно и умело подвел меня к этому открытию, кто-то позаботился о том, чтобы я соотнес знаки в записке со смертью Роджера Мерсера. Мне следовало бы не по улицам бегать, а попытаться найти этого тайного осведомителя.
Привычной дорогой я миновал школу богословия и свернул на Сент-Милдред-Лейн. Слева от меня уже возвышались башенные ворота колледжа Линкольна, светлые под ярким полуденным небом. Пройдя под арку, я услышал за спиной стук и, обернувшись, понял, что меня зовет Коббет, прильнувший к своему окошку.
— Малый только что искал вас, доктор Бруно, — прохрипел он, отдуваясь так, словно сам пробежал немалое расстояние, разыскивая меня. — Малый из Церкви Христовой приходил узнать, поедете ли вы нынче днем в Шотовер.
Я едва не выругался: надо же, увлекся своими похождениями и совершенно забыл и о просьбе Сидни, и о том, что надо сходить к нему и извиниться. А сейчас, наверное, уже поздно.
— Не поеду, — сказал я то ли самому себе, то ли Коббету. — Надо было мне зайти и предупредить моего друга.
— Ясное дело, — посочувствовал Коббет. — Я так и смекнул, что охота не для вас. Ростом вы не вышли для большого лука, с позволения сказать.
Я кивнул — не вышел так не вышел — и собрался было уходить, но вовремя припомнил совет Сидни: привратник колледжа — бесценный кладезь информации, а бутылочка эля, которую мы с Филипом купили как раз для того, чтобы откупорить этот кладезь, все еще дожидалась в моей комнате.
— Выпить со мной не откажетесь? — спросил я Коббета.
— Да вы будто мои мысли читаете, доктор Бруно, — весело ухмыльнулся он беззубым ртом. — Как раз думаю, что-то в горле пересохло. Ясновидение это у вас, не иначе.
— Какое там ясновидение! Настоящую жажду распознать нетрудно, — рассмеялся я. — Вы меня подождите, сейчас сбегаю.
Привратник грузно опустился на свой стул.
— Не извольте беспокоиться, я отсюда ни ногой. Поищу нам пока что чистые кружечки. Мы ведь к гостям непривычные, правда, Бесс? — продолжал он, ласково почесывая псину за ушами, и та отозвалась таким же ласковым ворчанием.
Когда я принес бутылку, Коббет, не теряя времени, откупорил ее и щедро плеснул эля в две деревянные кружки. Всматриваться в свою, чиста она или не очень, я не стал. Коббет усадил меня на низенький стульчик в углу привратницкой; лицо его так и лучилось от удовольствия.
— Добрый эль и добрая компания, — провозгласил он, изрядно отхлебнув из кружки; подержал эль во рту, посмаковал его, прежде чем проглотить. — Ну что ж, вижу, у вас есть ко мне вопросы. Я ведь тоже читаю мысли, а вы и не знали? — подмигнул он.
Я заранее решил говорить с Коббетом так же открыто, как он говорил со мной: этот старик мог легко разгадать любые уловки.
— Знаком ли вам книготорговец Дженкс с Кэт-стрит? — спросил я.
Запрокинув голову, Коббет захохотал так, что я испугался, как бы его не хватил удар. Он ревел, топал ногами и отплевывался. Наконец, пришел в себя и утер рот рукавом.
— Господь и все святые, доктор Бруно, во что вы тут у нас превратились? — Он укоризненно покачал головой, все еще посмеиваясь. — Вы приехали в Оксфорд в обществе знатнейших людей страны, и вот, пожалуйста, двух дней не прошло, а вы уже водите компанию с самым отпетым мошенником в городе! Держитесь-ка вы подальше от Роуленда Дженкса, вот вам и весь мой сказ.
— Небогатый книготорговец — первый преступник в городе?
— Этот Роуленд Дженкс непростая штучка. Он папист, да еще и колдун.
— В самом деле? — Любопытство мешало мне усидеть на низеньком стуле.
Коббет был из тех рассказчиков, которые ничего не скрывают, лишь бы заинтересовать публику.
— Про черные ассизы[24] слыхали? — таинственно начал он.
Я покачал головой.
— Ну так вот. — Он мастерски выдержал паузу, не спеша допил эль и столь же щедро плеснул себе вторую порцию. — Шесть лет тому назад, летом семьдесят седьмого это было, жара стояла страшнейшая, а Роуленда Дженкса арестовали по обвинению в заговоре и мятеже и заперли в Оксфордском замке — там у нас держат заключенных от одной сессии суда до другой.
— В каком заговоре он участвовал?
— Не гоните, дойдет и до этого в свое время, — возразил умелый рассказчик. — Его уличили в распространении запрещенных книг — папистских книг, которые у нас тут не издают. Он ввозил их контрабандой из Франции и Нидерландов. Говорят, он и сам по крови голландец, но это сплетни, а я не из тех, кто распространяет брехню.
— Разумеется, нет, — замотал я головой.
— Вот именно. Итак, голубчика взяли за эти книги, и нашлись свидетели, которые показали, что слышали от него мятежные речи супротив самой королевы. Но когда дело дошло до суда, вот тут-то весь ужас и приключился. Его привели в Шир-Холл, это у самой тюремной стены, и там он с другими подследственными ждал, покуда лорд главный шериф и лорд первый барон не вызвали его пред свои светлые очи. Само собой, его признали виновным. Но в тот самый момент, когда ему выносили приговор, зал суда наполнился вдруг ужасной вонью, такой, что присутствовавшие задыхались, а некоторые и в обморок падали.
Коббет замолчал, чтобы подкрепиться живительной влагой, а я прямо-таки извертелся на краешке стула.
— И что же?
— Вы-то, наверное, не поверите, но мне рассказывали люди, которые это своими глазами видели, — зашептал Коббет, и глаза у него округлились, как будто он сам себя напугал своим рассказом. — Все присяжные, сколько их было, померли через день-другой после того суда, да не только присяжные, а все вообще, кто был тогда в зале суда. Недели не прошло — все покойнички. Шериф, барон, приставы — все до единого. Триста человек вымерло в Оксфорде к концу месяца, опосля чего мор прекратился, как бы его и не было. И вот еще что. — Коббет подался вперед, уткнулся подбородком в кружку с элем. — Они-то все померли, а заключенные, которых таскали в тот день на ассизы, все живы остались, даже ни одна баба не померла, ни один младенчик! И вы будете говорить, что это обычная болезнь?
— Значит, это был сглаз?
— Проклятие Роуленда Дженкса, — почтительно произнес Коббет. — Пока он сидел взаперти, дожидаясь сессии, его, бывало, выпускали на прогулку, под стражей, понятное дело. Говорят, Дженкс зашел как-то к аптекарю и спросил у него кучу снадобий по списку. Аптекарь видит, это все самые сильные яды, и спрашивает: зачем ему отрава? А Дженкс и говорит: крысы, мол, у него в магазине все книги погрызут, покуда он в тюрьме сидит. Ясно? Купил он это все, а потом, надо думать, пропитал этим фитиль да и поджег, когда ему приговор оглашали.
— Значит, у заключенного имелись при себе кремень и огниво и он пронес их в зал суда? — усомнился я. — По-моему, все проще: в тюрьме от тесноты лихорадка началась, а затем перекинулась на
