— Выжду еще немного и удеру. К тому времени все будут ужинать.
— А опасность, о которой вы говорили?
Она прижала палец к губам и кивком указала мне на дверь. Я распрощался с ней взглядом и прикрыл за собой дверь, сердясь на Флорио, хотя это и было несправедливо. Но надо же было ему подвернуться так не вовремя!..
Колокол тем временем уже замолчал, квадратный двор опустел, из-за высоких окон столовой, озаренных огнем множества свечей, доносились голоса. Я нехотя двинулся следом за Джоном Флорио, а в мыслях моих была одна лишь София.
После ужина я вернулся к себе в комнату поразмыслить, как бы устроить встречу с Софией и все обсудить наедине. Ее страхи не казались мне пустыми: если, как я подозревал, ей было известно что-то о смерти Роджера Мерсера, то казалось вполне вероятным, что девушке угрожает серьезная опасность; тем более если Роджера убили только затем, чтобы заставить его замолчать. Но о ком она говорила? Кому не решалась доверить свою жизнь? И этот поцелуй… Я стоял перед камином и смотрел на свое отражение: небритый, волосы растрепаны. Этот человек в зеркале меня не порадовал, я даже рассердился на него за его за напористость и грубость: девушка пришла к нему за помощью, просила выслушать, а он набросился на нее, как жеребец. Но тот, в зеркале, казалось, возражал: она сама этого хотела, она сначала ответила на поцелуй, и лишь потом угрызения совести или девичья стыдливость заставили ее оттолкнуть меня. И она призналась, что ее тянет ко мне. В чем же заключалось препятствие? Не в прежнем ли ее увлечении? И не с этим ли связаны ее страхи? Черт бы побрал Флорио, вновь повторил я, хотя вообще-то этот приветливый молодой англо-итальянец мне скорее нравился — он легко и весело болтал за ужином, пока старшие члены колледжа сидели погруженные в свои мысли и бросали мрачные взгляды на опустевшее кресло Мерсера.
Я все еще вел беседу с зеркалом, когда дверь в мою комнату распахнулась — на этот раз без стука и прочих церемоний — и дверной проем заполнила высокая фигура Сидни: с одного плеча свисает короткий зеленый плащ, в правой руке — бутылка вина.
— Я удрал от поляка! На сегодня я свободен! — радостно возвестил он, захлопнул дверь и зубами выдернул пробку из бутылки, в то же время оглядывая комнату в поисках кружек или стаканов.
Не обнаружив ничего подходящего, он развалился в кресле у окна и отхлебнул прямо из горлышка.
— Как в наши университетские времена, Бруно, — улыбался он, поднимая бутылку, словно собирался произнести тост. — Так вот! — Он напустил на себя суровый тон и ткнул в меня пальцем. — Ты меня бросил, я весь день один таскался с этим Ласким, так что, если ты ничего интересного не нарыл, я на тебя в обиде. Чем ты занимался целый день, черт тебя побери?
Он передал мне бутылку, и я охотно хлебнул из нее, прежде чем перейти к подробному отчету. Я показал Сидни листки, подсунутые под мою дверь, поведал о находках в библиотеке, о том, как случайно забрел в «Колесо Катерины», пересказал слухи о проклятии Роуленда Дженкса, передал странный разговор с пропавшим неизвестно куда доктором Ковердейлом и закончил все словами Софии, которой, мол, грозит опасность. Последнюю часть информации я постарался передать самым что ни на есть равнодушным тоном, чтобы приятель не заподозрил, будто я влюблен, но тем не менее по лицу Сидни скользнула проказливая усмешка, и глаза, как всегда, вспыхнули похотливым огнем.
— Так вот почему ты совсем забыл про меня, Бруно, старый лис, — проворчал он и дружески ткнул меня в бок, отбирая бутылку. — Так у здешнего ректора есть дочка, вот оно что! Я в Церкви Христовой не так распрекрасно устроился — одни только костлявые старики да прыщавые мальчишки. Ты ее своей итальянской магией приворожил?
Я тоже рассмеялся, но в глаза ему смотреть не мог.
— Я беспокоюсь за нее, только и всего, — возразил я и сделал вид, будто не слышу его насмешливого фырканья. — Девушка так ничего и не объяснила, но я подозреваю, что угроза для нее как-то связана со смертью Роджера Мерсера. А если это убийство, в свою очередь, имеет какое-то отношение к тем католическим сборищам в «Колесе Катерины»…
— В таком случае тебе следует еще раз наведаться в «Колесо Катерины», — постановил Сидни, возвращая мне бутылку, содержимого в которой существенно поубавилось. — На себя я это взять не могу: моя физиономия слишком тут примелькалась. Для того-то Уолсингем и обратился к тебе, Бруно. Ведь ты можешь прикинуться таким же, как они. Войди к ним в доверие. Признаться, ты уже добыл немало ценной информации: книги, мальчишка, заучивший слова мессы. Быть может, они собираются лишь затем, чтобы служить мессу, но кто их знает: они могут планировать заговор против королевы, опираясь на поддержку Испании и Франции. Выясни все, что сумеешь.
Я закивал, хотя идея втереться в доверие к Дженксу и его мрачным дружкам из «Колеса Катерины» мне вовсе не казалась простой.
— А теперь, — произнес Сидни, поднимаясь и потягиваясь всем своим длинным телом, — у меня тоже есть новости: егермейстер Шотоверского леса подтвердил, что недосчитался одного пса. Пропал один из пяти волкодавов, которых неделю тому назад брала на время компания охотников. Джентльмен, который брал собак напрокат, сообщил, что пес испугался шума и удрал. Его искали по всему лесу, но так и не нашли.
— Имя джентльмена он назвал? — взволновался я.
— А как же. — Сидни с виду небрежно прислонился к камину. На самом же деле он чуть не лопался от гордости: как же, раздобыл информацию! — Мастер Уильям Наппер из Холивелл-Манора, тут, в Оксфорде. Но любой охотник подтвердит, что натасканный волкодав так просто не сбежит — к дисциплине они приучены получше королевских солдат.
— Наппер? — повторил я в изумлении. — Как странно!
— Почему странно?
— Твой новый приятель, мастер Норрис, по-моему, держит свою лошадь в Холивелл-Маноре. Сегодня с утра он ходил туда.
Сидни склонил голову набок, размышляя, и в этот момент я заметил нечто, от чего на сердце мне легла тяжесть.
— Это совпадение. Конечно, мы хорошо знаем эту семью, — продолжал Сидни, выглядывая во двор, — но Уильям Наппер всегда был так называемым церковным папистом: он соблюдает правила, является в государственную церковь, как добропорядочный гражданин, хотя всем известно, что в глубине души он католик. Его младший брат Джордж — тот сам напрашивается на неприятности. Он учился в Реймсе, а сейчас сидит в тюрьме в Чипсайде. Любопытно, с какой стати Норрис выбрал себе таких друзей. Придется нам и за ним проследить. — Обернувшись, Сидни посмотрел мне в лицо и удивился: — Бруно, да ты не слушаешь!
— Минутку, Филип, — взмолился я.
Да, аккуратностью я, конечно, не отличаюсь, но в таком беспорядке не мог оставить свой рабочий стол. Только сейчас я заметил, как разбросаны, перемешаны бумаги и книги. Быстро поднявшись с постели, я переворошил несколько листков, надеясь развеять охватившие меня подозрения, потом принялся торопливо шарить в этой груде бумаг. Бесполезно: кто-то успел обыскать мой стол. Пропал и календарь Роджера Мерсера, и все мои записи.
— София, — сам себе не веря, прошептал я.
Глава 11
Дождь, скучно и равнодушно бьющий в окна дождь разбудил меня в понедельник, еще до того, как церковный колокол созвал прихожан к заутрене. За ночь густые тучи вернулись, и небо стало свинцово- серым, квадратный двор снова покрылся лужами и жидкой грязью.
Ночью отдохнуть почти не пришлось: мы с Сидни засиделись допоздна, размышляя над тем, что нам было известно, но это было похоже на детскую игру в веревочку: сплошные умствования. Распутать узелки ни он, ни я не могли. Я решил поговорить с Софией, и чем раньше, тем лучше: либо календарь и мои бумаги
