погубило его.
Джером шагнул ко мне. Я попятился, но, обернувшись, увидел, что путь к лестнице прегражден двумя крепкими слугами в ливреях. Один из них, необыкновенно широкоплечий, был вдобавок на полголовы выше меня, так что, когда он схватил меня за руку и принялся заворачивать ее за спину, мое пострадавшее уже в этот день плечо как огнем вспыхнуло; я предпочел не сопротивляться. Было ясно, что живым мне не уйти; вся надежда оставалась только на милосердие иезуита — но до чего же слаба была эта надежда!
Глава 20
— Еще раз спрашиваю вас, Бруно: кому известно, что вы поехали сюда? — Джером кружил вокруг меня; в глазах нечеловеческая, поистине иезуитская выдержка.
— Никому, — сквозь стиснутые зубы отвечал я.
— Где бумаги, которые вы нашли в моей комнате? Те, которые Томас оставил для вас?
Я покачал головой.
— Я спрятал бумаги у себя в комнате. О них никто не знает.
Джером нахмурился.
— Он лжет, — сказал он, обращаясь к слугам. — Послушайте, времени у нас мало. Ты, — он махнул рукой второму слуге, — ступай к леди Элинор, предупреди ее, что ищейки вот-вот появятся здесь, и попроси отправить гонца к Роуленду Дженксу в Оксфорд на Кэт-стрит. Пусть он прибудет сюда как можно скорее. Нужно отправить Софию, ее отец, конечно, уже разослал людей на поиски. Я возвращаюсь в Оксфорд. Этот человек, — кивком он указал на меня, — пусть остается живым до приезда Дженкса. Он из кортежа королевы, и нельзя, чтобы его смерть связали с кем-то из нас. Нужно обставить это как нападение грабителей или что-то в таком роде. Но сначала Дженкс побеседует с ним. Он будет рад снова свидеться с вами, не правда ли, доктор Бруно?
— София, он убьет вас! — завопил я, когда Джером подал слугам сигнал и меня потащили к лестнице. — Не верьте, что он любит вас! — продолжал я кричать в полном отчаянии. — Вы же слышали, он полагает, будто Господь Бог самолично разрешил ему устранять всякого, кто встанет на его пути. Если вы поедете с ним, Франции вам не видать. Возвращайтесь к родителям, они вас простят, я вам слово даю!
Слуга сильно дернул меня за руку и вытащил на лестницу.
— Не могу, Бруно! — надтреснутым голосом крикнула мне вслед София. — Теперь уже я никак не могу вернуться. Я стала паписткой, меня бросят в грязную тюрьму и будут пытать, чтобы я выдала своих друзей. Мой ребенок родится мертвым а потом я сама умру — или пожалею о том, что не умерла!
— Нет, будет не так, — продолжал я спорить с ней уже с лестницы; слуга при этом довольно чувствительно стукнул меня по затылку. — Я помогу вам, у меня есть друзья…
— У вас, Бруно? — донесся насмешливый голос Джерома. — О да, у вас конечно же есть влиятельные друзья, никто в этом не сомневается. Но здесь-то их нет, и кроме того, что вы успели им сообщить, они больше ничего от вас не услышат.
Меня вытащили на другую площадку; слуга бросил меня на пол. Джером вскоре спустился, а вслед за ним София, в порванном платье, с бледным и опухшим лицом. Она бросила на меня последний взгляд — одновременно сочувственный и взывавший о сочувствии.
— Свяжите его, — коротко распорядился Джером. — Принесите веревки и тряпку, чтобы заткнуть ему рот. Можете оставить его со мной, никуда он не денется.
Слуга что-то хрюкнул в ответ и выпустил мою руку; она болела так, что ни согнуть, ни разогнуть. Как только слуга скрылся за дверью, Джером вплотную приблизился ко мне, держа наготове нож.
— Пойдемте, Бруно, я кое-что вам покажу, — чуть ли не с улыбкой пригласил он. — Только не осложняйте свое положение, не пытайтесь бежать. А то придется причинить вам боль, а мне бы этого вовсе не хотелось.
Он указал на противоположную дверь, которая вела в восточную башню — ту самую, где Джером и София прятались перед нашим злосчастным приездом. За дверью оказалась комната с шестью высокими окнами — по числу стен. Но была тут и низкая дверь, а за ней крошечная комната с низким потолком — вероятно, прежде она служила кладовой, а то и нужником, но теперь была совершенно пуста: только светлые кирпичные стены да глиняная плитка под ногами. В противоположном конце комнаты была ниша, высотой примерно с дверь; судя по ее размерам, здесь некогда помещался алтарь. Джером навалился на стену этой ниши и сразу быстро отскочил: бесшумно поднялся скрытый под плитками пола люк. Я невольно восхитился работой инженера, который сконструировал и изготовил этот замечательный механизм: крышка люка была выполнена из двух цельных дубовых досок, толщиной сантиметров тридцать каждая; когда она была опущена, плитки пола ее полностью скрывали, и никто, даже простукивая пол, не определил бы, что внутри пустота.
— Добро пожаловать в мое убежище, — гостеприимно махнул ножом иезуит. — Даже среди слуг мало кто знает о нем, тайник невозможно обнаружить. И там на редкость уютно — убедитесь сами.
— Работа мастера Оуэна? — вздохнул я.
Джером покосился на меня.
— Да уж, Бруно, много вы успели разузнать за считаные дни. Вопрос в другом: много ли вы успели передать по начальству?
— Я вас не понимаю, — упирался я.
Джером нетерпеливо прищелкнул языком, но тут на лестнице послышались торопливые шаги, и крепыш-слуга вернулся с длинной веревкой.
— Свяжите ему руки, — распорядился Джером, поднося нож чуть ли не к моему носу. — Да понадежнее, этот малый и в мышиную норку проскользнет. Не сопротивляйтесь, Бруно, тогда вам не причинят боли.
Я и не сопротивлялся; после всех событий этой ночи у меня не осталось сил для сопротивления. Левое плечо грубиян слуга мне чуть не вывернул из сустава; оно, казалось, вовсе не принадлежало мне и только резкая боль временами напоминала о том, что плечо все-таки тоже часть моего тела. Я выставил руки вперед — уже знакомое движение: второй раз за ночь мне их связывают.
— Оставьте мне веревки, позовите кого-нибудь себе в помощь и уберите все следы нашего присутствия. Ищейки скоро явятся, подготовьте все, — приказал Джером слуге. — Да поторопитесь. Я здесь все закончу сам. София, иди к леди Элинор, попроси распорядиться, чтобы для нас седлали лошадей. Мы с тобой едем в Абингдон, у меня там есть люди, которые проводят тебя на корабль. А ты… — Резким ударом между лопаток он подтолкнул меня ко входу в убежище. — Полезай!
Я понял, что любезности кончились. София медлила, опасаясь оставлять меня в руках своего милого иезуита.
— Джером, не обижай его, он был ко мне добр.
— Еще бы, — с каменным лицом отвечал Джером.
Я присел на краю люка — очень сложно было без помощи рук удерживать равновесие — и кинул прощальный взгляд на белое, будто мрамор, лицо Софии. Связанными руками с трудом нащупал края люка и неловко протащил свое тело вниз. Джером помог мне — подтолкнул, да так, что я тяжело рухнул прямо на искалеченное плечо, ударившись о кирпичный пол. Джером протиснулся следом за мной ловко, словно кошка. В правой руке он еще и свечку держал, а веревку и тряпку для кляпа перекинул через плечо.
Мерцающее пламя свечи выхватило из темноты довольно-таки просторное помещение, вырубленное на стыке восточной башни с восточным крылом дома. Человек мог здесь выпрямиться во весь рост, имелась и деревянная скамья для отдыха и сна. Под скамьей стоял маленький дубовый сундучок, окованный железом.
Я кое-как поднялся на ноги. Джером поставил свечу на пол и указал мне на скамью; я захромал к ней и присел, благодарный даже за эту короткую передышку. Моя клаустрофобия давала о себе знать — дыхание сделалось частым и неровным. Я прекрасно понимал, что, как только иезуит вылезет отсюда и задвинет за собой люк, оставив меня в одиночестве, я вовсе задохнусь. Джером посмотрел на меня с каким-то непонятным чувством — хотелось бы надеяться, что это была жалость, — и, как мне показалось,
