— Что тут плохого?
— Плохо то, что нельзя раскрывать чужие тайны.
— Уметь лечить было тайной?
— По-моему, это и сейчас тайна. Вот этого ему и не простили. Так что, решающее слово было собратьев-ессеев.
— А потом?
— Что потом?
— Воскрешение.
— Кирилл, я выскажу только предположение. Дело в том, что в некоторых книгах проскальзывает информация: Иисус был в Индии, где ознакомился и овладел знаниями иогов.
— То есть, умел надолго останавливать всю жизнедеятельность?
— По-моему, они умеют до трех суток. А у Христа — распятие, снятие с креста и исчезновение — по времени заняло меньше суток.
— Куда же он делся потом?
— Не знаю.
— Ну, вот. Самое главное и не знаешь, — улыбнулся Кирилл.
— Да, самого главного я, наверно в самом деле, не знаю.
15
Через темные тяжелые шторы все-таки пробивался рассвет.
Не смотря на вчерашнюю усталость, Наташе не спалось. Уже который раз вспоминала вчерашний разговор.
— Почему среди всего, о чем говорилось, его интересовала мысль о Сатане? — думала она, — что это: демонстрация собственных мыслей, желание высказать противоположную мысль или скрываемые жизненные предпочтения? Интересно, задумывался ли он над простыми понятиями: страх, стыд и совесть? Важны ли они для него?
Наташа очень рано поняла, что в нравственности есть только одно направление — вперед. Однажды украв, никогда не будешь честным, став на путь распутства, не останешься чистым. Нельзя в нравственности переступить через черту — через себя.
Конечно, проступки можно назвать ошибками. Но никогда не нужно забывать, что у слова «ошибка» только прошедшее время. А прошлое никому не дано изменить.
Тот, кто предал один раз — повесится (как Иуда), тот, кто трижды — умоется слезами (как Петр).
После первого предательства всегда звучат слова «больше никогда». Хотя, почти все знают, что, предав единожды, предают не единожды. Конечно, предают под пытками, не перенеся боли или угрозы для близких. Правда, говорят, что есть люди, которые не предают под пытками, но это, скорее всего, те, у которых нет родных.
Вся наша сила (моральная и нравственная) к сожалению, заканчивается на детях. Потому, что больше всего человека разрушает страх. Ни старость, ни ненависть, ни обиды, ни неудачи, ни расстояния и расставания, а страх.
Не знает душа, совершившая предательство, что всякую неожиданность будет воспринимать потом, как начало возмездия.
Удивительно, но почему-то после страстной, полной нежности и любви ночи, Наташе больше всего не давали покоя комментарии Кирилла.
— Интересно, он знает, что предательств не только стесняются, ими еще и прекрасно пользуются?
Ее мысли разрушил звонок мобильного. Звонила сестра, с которой у Наташи были своеобразные отношения, скорее, никакие.
Лидия Леонидовна Троицкая (по мужу) — совершенная ей противоположность. Женщина, для которой мнения окружающих всегда были решающими. При этом желания близких, то есть дочери и мужа, имели минимальное значение. Она считала каждую копейку, но не помнила, куда потратила сотни. И изводила этой мелочностью семью. Ей важен был сам факт присутствия мужа, поэтому не раз, в самые неподходящие моменты, не забывала напомнить сестре, что умеет хранить семью. Носилась со своей верностью как «с писаной торбой», не подозревая, что Валентин, ее муж, совершенно не разделяет этой гордости. Он, скорее всего, не был бабником, он, просто, уставал от вечного давления по мелочам и бесконечных требований делать все правильно, честно, тщательно и обязательно с удовольствием. Похоже, подобные настоятельные просьбы, в самом деле, утомительны. С одной стороны, она была ласковей и внимательней Наташи. Хотя бы потому, что жила в одном доме с родителями, только в другом подъезде. С другой — слов было значительно больше, чем дел. Особенно, если касалось денег. Как только им требовались дорогие лекарства, у нее обязательно наступали материальные трудности. Жаль, что совсем неплохая девочка, племянница Жанна, росла на этих примерах.
А уж, когда в течение двух недель «сгорела» мама, на похороны со стороны семьи Троицких не было потрачено ни копейки. Папа, конечно, все видел и понимал, но молчал. Все это было странно, хотя бы потому, что Лида — мамина копия и мамина любимица. Но Наташи часто не было в городе, а Лида жила рядом, поэтому папа, все понимая, молчал.
— Я слушаю тебя. Что случилось?
— У папы инсульт.
— Где он?
— Пока дома.
— Почему?
— Я еще не успела.
— А позвонить успела?
— Наташа, ты о чем?
— О деньгах. Теперь врачам скорой помощи тоже платят.
— Ты не права. Я звоню тебе посоветоваться, чтобы потом не говорила, что все не так делала.
— Как ты поняла, что инсульт? — вдруг вспомнила Наташа.
— Он не говорит. Правая рука и нога повисли.
— Но сейчас ведь рано. Как ты узнала?
— Жанночка у него ночевала.
— Слушай, вызывай «скорую», если можно, в больницу. Если нет — районного врача. Я выезжаю.
— Может, Райкиного мужа попросить приехать, посмотреть папу?
— Конечно. Молодец. Я о нем забыла.
Рая — соученица Лиды. В школе они дружили. А потом перезванивались. Ее муж был не то кардиолог, не то невропатолог.
— Постараюсь сегодня вечером приехать. Звони.
Наташа выключила мобильник и без сил упала в кресло.
— Что делать? — мысли, перепрыгивая, мчались не останавливаясь.
Кирилл спал. Ничего не слышал.
— Вставай, — она сама не узнала свой тон и свой голос.
Это был приказ генерала. Он вскочил. Сонный. Ошалевший. Ничего не понимающий. Слово «вставай», как ледяной душ, обожгло его.
— Что произошло, Наташенька?
— У меня папа умирает.
— Откуда ты знаешь?
