Эйнхарда. Поэтому я всю жизнь гнала от себя мысль, что мой отец был пустым романтиком, а дед — свихнувшимся ученым, повернутым на идее сверхчеловека и существовании сверхцивилизации.
Малоун был явно удивлен такой откровенности. Очень непривычно — и подозрительно.
— Ты видел все те памятные нацистские штучки, которые коллекционировал дед. Он был одержим. Странно то, что дед не покончил жизнь самоубийством после падения Третьего рейха, хотя казалось, что он сожалел, что не погиб вместе с ним. В конце своей жизни он был крайне озлоблен. Потеря ума стала для него почти благословением и спасением его души.
— Но сейчас появился еще один шанс доказать его правоту.
Компьютер пискнул, сообщив, что готов к работе.
Кристл взяла у Коттона книгу.
— И я планирую использовать этот шанс. Что ты собираешься делать, пока я буду работать?
Малоун снова лег на кровать.
— Я собираюсь спать. Разбуди меня, когда закончишь.
Рэмси убедился, что Диана Маккой покинула форт Ли и отправилась обратно в Вашингтон. Он не ходил в пакгауз, чтобы не привлекать еще больше внимания. Перед тем как покинуть базу, адмирал все же подошел к командующему базой и объяснил ему, что тот стал невольным свидетелем небольшого территориального спора между Белым домом и военно-морским флотом. Ему показалось, что такая трактовка событий снимет все вопросы, которые могли возникнуть у служащих базы в связи с участившимися визитами чиновников столь высокого ранга.
Адмирал посмотрел на свои часы. 08.50.
Он сидел за столом в маленькой траттории на окраине Вашингтона. Хорошая итальянская еда, спокойная обстановка, отличная винная карта. Но сегодня вечером ничто не могло его обрадовать.
Лэнгфорд глотнул вина из высокого бокала. Он ждал.
В ресторан вошла стройная привлекательная женщина. Она была одета в стильное вельветовое пальто и темные винтажные джинсы. На шее небрежно намотан бежевый кашемировый шарф. Она легко прошла через плотно расставленные столики и села напротив него.
Владелица книжного магазина, торгующего картами и путеводителями.
— Вы хорошо поработали с сенатором, — проговорил Рэмси. — Прямо в точку.
Она легко улыбнулась и кивнула.
— Где она? — спросил Лэнгфорд. Он приказал ей наблюдать за Дианой Маккой.
— Вам это не понравится.
Новый холодок пробежал по спине.
— Она с Кейном. Прямо сейчас.
— Где?
— Они мирно прогуливались напротив мемориала Линкольна, а затем пошли к монументу Вашингтона.
— Слишком холодная ночь для таких прогулок.
— Не говорите мне об этом, я только что оттуда. Мой человек сменил меня минут пятнадцать назад, а я пошла к вам. Сейчас Диана отправилась домой.
Все это сильно расстроило и насторожило Лэнгфорда Рэмси. В его планы не входили дружественные встречи Маккой с сенатором. Единственное, что он мог им позволить, — вести переговоры только через него. Рэмси надеялся, что успокоил ее, но совершил ошибку. Он не учел ее решительный характер, упертость и крайнюю степень самостоятельности.
Телефон адмирала завибрировал в кармане. Он проверил, кто звонит. Хоуви.
— Я должен ответить на этот звонок, — сказал адмирал. — Вы не могли бы подождать у входа?
Она все поняла и отошла в сторону.
— Что там? — спросил быстро адмирал.
— На линии Белый дом. Они хотят поговорить с вами.
Пока ничего необычного.
— Кто?
— Президент.
А вот это уже необычно.
— Соедините.
Через пару секунд Лэнгфорд услышал тот самый властный и твердый голос, который знал весь мир:
— Адмирал, я надеюсь, у вас хорошая ночь.
— Холодно, господин президент.
— Это вы правильно отметили. И становится еще холоднее. Я звоню, потому что Аатос Кейн хочет, чтобы вы вошли в Объединенный комитет начальников штабов. Он говорит, что вы именно тот человек, который требуется для этой работы.
— Это зависит от того, согласитесь ли вы с этим, сэр. — Адмирал попытался сохранить невозмутимость и сдержанность.
— Я согласен. Думал об этом весь день, но в итоге я согласен. Вы хотите получить эту работу?
— Я с удовольствием буду служить там, где вам это потребуется.
— Вы знаете, что я думаю об Объединенном комитете начальников штабов, но давайте посмотрим на вещи реально. В ближайшее время ничего не изменится, поэтому вы нужны мне там.
— Это большая честь для меня. Когда вы собираетесь сделать публичное заявление?
— Я объявлю о вашем новом назначении в течение часа. Эта новость войдет во все утренние выпуски. Приготовьтесь, адмирал, это нечто другое, нежели военно-морская разведка.
— Я буду готов, сэр.
— Рад слышать, что вы в деле.
И с этими словами Дэниелс отключился.
Рэмси выдохнул. Ему это удалось. Все, к чему он так долго шел, наконец свершилось. Его страхи утихли. Что бы сейчас ни делала Диана Маккой, это уже не имело никакого значения.
Теперь он получил назначение.
Доротея лежала в кровати, находясь между сном и явью, — тогда мысли текли неторопливо и вяло, будто под мягким наркозом. Что же она наделала, снова занявшись любовью с Вернером? Еще утром она была абсолютно уверена, что такое никогда не повторится и она перевернула эту страницу.
Ровно до этой ночи. Теперь возможно все.
Два часа назад Доротея услышала, как дверь в номер Малоуна отворилась и тут же закрылась. Сквозь тонкие стены донесся неразборчивый возбужденный шепот, но она ничего не смогла разобрать. Что ее сестра намеревалась делать так поздно?
Вернер лежал, все так же крепко прижавшись к ней, с трудом помещаясь на узкой кровати. Он был прав. Они женаты, и их наследник будет законным. Но родить ребенка в 48 лет? Возможно, это была та цена, которую ей требовалось заплатить. Вернер и ее мать определенно заключили какой-то союз — достаточно крепкий, чтобы Стерлинг Вилкерсон умер и чтобы превратить ее мужа в некое подобие мужчины.
Доротея опять услышала негромкие голоса.
Она поднялась с кровати и подошла к стене, соединяющей два номера, но так и не смогла ничего разобрать. Тогда она на цыпочках прокралась по тонкому ковру к окну. Пушистые снежные хлопья падали в полной тишине. Всю свою жизнь Доротея провела в горах. Она любила снег. Со временем Доротея научилась охотиться, стрелять и кататься на горных лыжах. В своей жизни она боялась только двух вещей — крушения карьеры и своей матери. Она оперлась обнаженной рукой на холодный подоконник и, повернувшись, равнодушно смотрела на своего мужа, свернувшегося под пуховым одеялом.
Горечь потери и тяжесть одиночества. Она привыкла к этим чувствам. Те пришли к ней тогда, когда ей сообщили о смерти сына. После этого дни и ночи превратились в долгий и бесконечный кошмар. Единственное, что спасало, — работа. Но сколько бы Доротея ни пропадала в офисе, ничто не могло
