Россия, как известно, в спокойствии жить не может. В феврале 1828 года официально закончилась война с Персией, а в апреле началась война с Турцией — единственная война из происходивших с 1807 по 1831 год, в которой Давыдов не участвовал, — и длилась она до сентября 1829 года. Денис тем временем сидел в Симбирской губернии, откуда в январе 1830 года писал Вяземскому:
«Черт тебя сунул в Петербург! Твой ли это город? Дайте нам матушку Москву или берега Волги, где живет Душенька!
Обними за меня Жуковского и Дашкова, а Пушкина возьми за бакенбард и поцелуй за меня в ланиту. Знаешь ли, что этот черт, может быть не думая, сказал прошедшее лето за столом у Киселёва одно слово, которое необыкновенно польстило мое самолюбие? Он, может быть, о том забыл, а я помню, и весьма помню! Он, хваля стихи мои, сказал, что в молодости своей от стихов моих стал писать свои круче и приноравливаться в оборотах к моим, что потом вошло ему в привычку. Это комплимент и почти насмешка, но самолюбие всякий комплимент, всякую насмешку принимает за истину. Ты знаешь, что я не цеховой стихотворец и не весьма ценю успехи мои, но при всем том слова эти отозвались во мне и по сие время меня радуют…»[487]
Если уж Пушкин отмечал влияние на него стихов Давыдова, то что говорить о поэтах иного уровня? В особенности гусарские стихи Дениса имели множество эпигонов — но никто из подражателей не смог даже и подступить к давыдовскому уровню, их имена давно стерты временем и позабыты. Разве что, за одним исключением — и то благодаря нашему герою. Конечно, это не общеизвестный «Бурцов», воспетый чуть ли не всеми литераторами начала XIX столетия, но автор, оставшийся в памяти литературоведов и читаемый всеми, кто как-то соприкасается с творчеством Давыдова.
Восторженный стих, с которым Ефим Петрович Зайцевский{158} обратился к Денису, давно позабыт, да и вряд ли был особенно известен. Зато сам лейтенант флота Зайцевский вскоре обратил на себя внимание общества: в 1828 году он отличился в морском бою с турецким флотом близ Варны, а затем, командуя при сухопутном штурме сотней матросов, первым ворвался в эту крепость. За свои подвиги Ефим Петрович был награжден орденами Святого Георгия IV класса, Святого Владимира 4-й степени с бантом, золотой саблей «За храбрость» и чином капитан-лейтенанта.
Но самой, очевидно, лестной наградой, выделившей его из всех героев Турецкой войны и оставившей о нем память на века, стали стихи Давыдова, так и названные: «Зайцевскому, поэту-моряку». Понятно, что наш герой остро переживал все перипетии первой войны, в которой ему не пришлось участвовать.
Однако то, что произошло — это был «звездный час» Зайцевского, ибо подвигов он более не совершал, после полученных ранений оставил строевую службу и служил на военно-дипломатическом поприще в Италии, где и скончался; он общался со многими поэтами, писал стихи — но эти строки сегодня можно найти лишь в качестве приложений к давыдовским сборникам.
…Вдруг показалось, что в завершающих строках этого самого стиха, говоря о себе, Денис напророчил и судьбу адресата стихотворения:
Давыдов скучает по службе, по друзьям и летом 1830 года возвращается в Москву…
В тот год в Россию пришла холера. Рассказывать о ней можно долго и много, но мы лишь уточним, что если Пушкина холера заперла карантинами в Болдине (в результате чего русская литература получила «Болдинскую осень» и обогатилась «Повестями Белкина», «Маленькими трагедиями», «Домиком в Коломне», «Бесами» и еще многими стихами), то Давыдова она вновь возвратила на службу.
«Во время холерной эпидемии 1830 года Давыдов предложил свои услуги в качестве надзирателя одного из тех санитарных участков, на которые была разбита Москва и ее окрестности. Получив в свое заведование 20-й участок, Давыдов, с присущей ему оригинальностью, внес так много нового в дело управления этим учреждением, что Московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын предложил всем взять его за образец. В числе приехавших к Давыдову для ознакомления с участком находился де Санглен{159}, бывший при Александре I начальником военной полиции и по самому свойству своей должности не пользовавшийся популярностью среди военных»[490].
Во время Отечественной войны Высшая воинская полиция выполняла отнюдь не полицейские функции, но решала задачи военной контрразведки — то есть искала наполеоновских шпионов, причем достаточно эффективно. Но это было давно, а теперь Яков Иванович находился не у дел и, так же как Денис Васильевич, к которому он приехал, что называется, «по обмену опытом», «боролся с холерой», заведуя своим участком.
Хотя де Санглен воспользовался гостеприимством Давыдова, заночевал в его доме и, очевидно, немало времени провел за столом, общего языка и взаимопонимания эти два участника Отечественной войны не нашли. По отъезде гостя Денис Васильевич отправил возмущенное письмо начальнику Московского жандармского округа генерал-лейтенанту Александру Александровичу Волкову, так описав визит де Санглена:
«В течение вечера и на другой день поутру, он явно рассказывал нам о четырех тысячах рублей жалованья, получаемых им от правительства, о частых требованиях его вами для совещаний и для изложения вам его мыслей и проч.; переменял со мною ежеминутно разговоры, переходя от одного политического предмета к другому; — словом, играл роль подстрекателя и платим был мною одним безмолвным примечанием изгибов его вкрадчивости и гостеприимством…» [491]
Конечно, не исключено, что по старой полицейской привычке де Санглен решил собрать кое-какую информацию — но, думается, из своего интереса. Зато рассказы о том, какое он жалованье получает и что с ним до сих пор советуется жандармское начальство, представляются старческим хвастовством. По тогдашним понятиям и Давыдов, и де Санглен были уже людьми достаточно немолодыми… К тому же действительный статский советник представил совершенно иную версию случившегося, о которой — чуть ниже.
Жандармский начальник с большим вниманием отнесся к полученному письму — явно, Денис Васильевич пользовался немалым уважением, и вступил в переписку как со своим петербургским руководством, вплоть до управляющего Третьим отделением графа Бенкендорфа, так и с московским генерал-губернатором князем Голицыным. В процессе переписки выяснилось, что никто никаких поручений де Санглену не давал и никакого интереса для политической полиции Денис Васильевич не представляет.
Вопрос бы не стоил выеденного яйца, если бы про этот эпизод не рассказал в своих воспоминаниях сам Яков Иванович, описывая свою встречу с Николаем I. Император у него тогда спросил:
«— А с Давыдовым что у вас было?
— Тоже ничего, Государь! Мы оба были выбраны начальниками над округами, учрежденными для охранения от холеры. Князь Голицын объявил в ведомостях о славном учреждении Давыдова относительно холеры и приказал всем руководствоваться его учреждениями. Я поехал к Давыдову; он оставил меня ночевать; учреждений я никаких не нашел; а на другое утро просил он меня выслушать сочинение:
