— Во сне ты что-то бормотал про брадобреев, и я рассказала ему об этом.
— А потом он разыскал их, и они меня предали?
Она лишь пожала плечами.
— И где же сейчас этот твой гений? — с кривой ухмылкой осведомился Революционер.
— Погиб в Муравейнике.
— Очень хорошо. Очень, очень хорошо. — Он снова поерзал на скамейке и на этот раз не смог сдержать крика боли. — У тебя не найдется сигареты?
Май Бао достала из сумочки пачку «Заклинателя змей». Она помнила, что эта марка была его любимой. Мужчина взял сигарету правой рукой, но его пальцы бессильно разжались, и она упала на пол. Май Бао подняла сигарету, прикурила ее, а потом всунула между разбитых губ бывшего любовника.
— Наверное, я должен поблагодарить тебя? — вопросительным тоном произнес он между двумя затяжками.
— Только если ты действительно испытываешь чувство благодарности.
— Буржуазная чушь!
— Ну и ладно, — откликнулась Май Бао. Ей хотелось встать и уйти из этого ужасного места, но она собрала всю свою волю в кулак и спросила: — А ты никогда не любил меня?
Мужчина выпустил через нос облако дыма и хмыкнул.
— Мне нравилось причинять тебе боль. Нравилось глумиться над твоими представлениями о том, что происходит, втаптывать их в грязь, а потом очищать от них каблуки, как после собачьего дерьма, в которое вляпаешься на дороге.
На мгновенье она дрогнула под таким натиском, но, вслушавшись в чувства, звучавшие за грубыми словами, ощутила — как ощущала за нотными значками живые звуки эрху — глубокую, беспросветную тоску.
— Ты умрешь, — с грустью сказала она.
— Лучше смерть, чем полная ненависти жизнь.
— Может быть, — откликнулась Май Бао, но не поверила ему.
Она положила ладонь на руку мужчины, и его черты смягчились. Сигарета повисла на губах. Май Бао взяла ее и затянулась едким дымом.
— Открой рот, — попросила она и, когда он подчинился, прижалась губами к его рту и выдохнула дым, проникший глубоко в легкие мужчины.
Его глаза наполнились слезами.
— Ты боишься смерти?
Он не ответил, да в этом и не было надобности.
— Ты все еще хочешь меня? — Май Бао сделала глубокий вдох и отложила сигарету в сторону.
Он не мог подобрать слов для ответа. Тогда, не произнеся больше ни слова, она подарила ему «облака и дождь». А еще через несколько часов он покинул этот суетный мир.
В ту ночь, вернувшись домой и оказавшись в безопасности, которую дарили высокие стены сада, Май Бао направилась прямиком в кабинет мужа, взяла его за руку и повела в спальню. Торопливо раздев Сайласа, разделась сама.
— Помоги мне забыть, — сказала она.
Он выполнил ее просьбу.
Глава тридцать шестая
ПОБЕДИТЕЛИ И ПОБЕЖДЕННЫЕ: ЧАРЛЬЗ СУН И ЕГО ЖУРНАЛИСТ
Чарльзу еще никогда не доводилось бывать в стенах тюрьмы и так близко от виселицы, которую он видел сейчас во дворе через зарешеченное оконце крохотной камеры. Снег падал на горизонтальную перекладину ужасного сооружения и устилал площадку эшафота.
«Снег в Шанхае… Явление не то что неслыханное, но весьма необычное. Подходящая погода для повешения». Чарльз плотнее запахнул пальто и, пытаясь согреться, стал пританцовывать на каменном полу.
Услышав звон гремящих цепей, он повернулся к железной двери. Она распахнулась, и на пороге возникла фигура того, кого некогда звали Цзу Жун Цзы, — журналист, написавший первую статью для его первого издания, человек, благодаря которому он встал на путь, ведущий к богатству, женитьбе и трем детишкам. Сейчас жена Чарльза ждала четвертого. Он был должен этому человеку, но — что? И как его старый друг мог согласиться помогать «боксерам»? Как?!
Бессильно шаркая, Цзу Жун Цзы подошел к столу, стоявшему в центре камеры, и остановился, затем, посмотрев на Чарльза, спросил:
— Ты не поможешь мне сесть?
Чарльз поспешно шагнул вперед и протянул мужчине руку. Когда тот садился, он сморщился, по- видимому от боли.
— У тебя грустный вид, босс, — подняв глаза на Чарльза, проговорил он.
Чарльз подавил обычное отвращение, которое неизменно испытывал, когда его называли этим словом, и заставил себя улыбнуться.
— Грустный вид? В чем же это выражается?
— Похоже, тебе нужно выпить, босс, да и мне бы это не помешало. У тебя случайно нет с собой какой-нибудь выпивки?
Чарльз отрицательно помотал головой.
— Какая жалость! Перед тем как на человека накинут петлю и затянут ее на шее, ему просто необходимо выпить.
Несколько секунд царило молчание.
— Как мог ты участвовать во всем этом? — спросил наконец Чарльз. — Стать бунтовщиком, убийцей?
— Или патриотом? К черту все это, босс. Плевать мне на патриотизм.
— Так зачем ты принял в этом участие?
— Главный вопрос — в другом, и он гораздо интереснее: почему в этом не участвовал ты? Неужели твое богатство превратило тебя в фань куэй? Как такое возможно?
Чарльз встал и посмотрел на дверь камеры. Потом повернулся обратно. Снаружи, в тюремном дворе, по лестнице виселицы, предназначенной и для Цзу Жун Цзы, на эшафот вели человека. Нет, не вели — тащили, невзирая на его мольбы.
— Какой чудесный способ умереть! Ты так не думаешь, босс?
— Вполне заслуженный способ, если он был убийцей.
— Ты все еще веришь в протестантскую чушь вроде «око за око, зуб за зуб»?
— А ты — нет?
— Нет. Если бы верил, я бы уже давно потребовал, чтобы фань куэй убили одного из своих интеллектуалов, потому что они убили его во мне. Послушай меня! — рявкнул Цзу Жун Цзы. — До того как они появились, я что-то собой представлял. Я чувствовал длинную вереницу ученых, живших до меня, я шел по их стопам, дышал тем же воздухом, что и они, приумножал знания, которые приумножали они. А потом явились фань куэй…
— И ты стал журналистом, вот и все.
— Нет, я стал никчемным писакой! Порнографом! А это самая жалкая и презренная разновидность журналиста. Они украли у меня то, чем я был.
— Может, это я у тебя украл? — проговорил Чарльз.
— Чушь! Это сделали фань куэй. Поэтому, когда… — В камере вновь повисло долгое молчание. — Значит, ты ненавидишь меня, босс?
