хорошим человеком.
Амос, в свою очередь, никогда не забывал, как большая, надежная и мягкая рука Адриано легко опустилась на его плечо, как тот вызвался помочь ему без всякой корысти и как им обоим нравилось при встрече крепко пожимать друг другу руки.
Помимо всего прочего, Адриано очень нравился девочкам: у него были отличная фигура, красивое лицо с правильными чертами и спокойным, добрым выражением, и это бесспорно вызывало у прекрасного пола самые теплые чувства: от простого физического влечения до материнской нежности.
Но Адриано был застенчив по натуре, своими нахальными выходками он лишь маскировал собственную неуверенность, поэтому он никогда не пользовался ситуацией, частенько довольствуясь платонической любовью, полной романтики и идеализма, но – увы – лишенной всего остального.
Самым значительным романом такого рода стала любовь Адриано к однокласснице, которая сидела за первой партой. Она поразила сердце Адриано с самых первых дней учебы, и он влюбился по уши. Она же все никак не откликалась – в основном потому, что он так и не решился открыто признаться ей в своих чувствах, кроме того, ее тянуло к ребятам постарше. Адриано очень переживал из-за этой неразделенной любви и, поверяя другу свои тайны, говорил о девушке, выставляя ее в самом лучшем свете, пока все не кончилось тем, что он заразил своей любовью Амоса и тот тоже потерял голову. Конечно, Амос сразу же признался во всем другу, и оба, в атмосфере абсолютной лояльности, начали настойчиво, но невинно ухаживать за предметом своей страсти. Она не имела ничего против подобного расклада, более того, ей льстило такое внимание, но у нее был молодой человек двадцати двух лет, который частенько приезжал за ней в школу на машине и провожал домой. Так что надежд на взаимность и у Амоса, и у Адриано было не так уж много, между тем им нравилось питать эти надежды и строить воздушные замки.
Девочку с первой парты звали Барбара. Она была невысокого роста, очень хорошенькая, с хорошей фигуркой, с темными волосами, стриженными каскадом. Но самым привлекательным в ней было ее личико, выразительное и сияющее; она всегда улыбалась, у нее были огромные глазищи с пронзительным взглядом, французский носик и ямочки на щеках, которые становились тем глубже, чем шире она улыбалась. Именно так Адриано описывал ее Амосу, и такой он ее себе и представлял; оба любили ее чистой и целомудренной любовью и даже в мыслях не позволяли себе опускаться до пошлости или вульгарности.
Однажды, когда Амос был в гостях у Адриано, тот преподнес ему неожиданный сюрприз. В конце очередной дискуссии, темой которой были, естественно, Барбара и ее достоинства, Адриано внезапно встал, быстрым шагом покинул гостиную и вернулся через некоторое время с гитарой в руках. Не сказать, что он умел играть – так, бренчал. Он уселся и попросил внимания Амоса, а тот, полон скепсиса, неохотно стал слушать.
Адриано извлек из кармашка своей рубашки маленький плектр, тронул струны, настраиваясь на ля минор – это был один из немногих известных ему аккордов, – и запел песню, которую Амос никогда раньше не слышал. Она показалась ему очень нежной и наполненной искренними чувствами. Адриано допел ее, слегка волнуясь, а потом признался, что сам написал ее для Барбары. Амос был растроган, но отнесся к словам друга с недоверием, попросив его спеть ее снова. Ему захотелось записать слова, чтобы отнести домой и потом напевать, прокручивая вновь и вновь в своей голове, словно автором был он сам: «Вспоминаю я ту ночь на пляже, освещенном твоим взглядом в бесконечность…»
Была ли это только мечта или Адриано действительно провел с ней ночь на пляже? Картина казалась ему поистине чарующей и романтичной, и потом, все это было правдой! Взгляд Барбары и в самом деле способен был светить во тьме. Кроме того, Амоса до глубины души тронула метафора, которая следовала за этими словами: «Словно потерявшаяся чайка, что ищет синеву морей, ищу я любовь в глазах твоих…» Амос чувствовал, что эти простые слова шли от безумно влюбленного и раненого сердца, такого же, как его, и слова эти были настолько его собственными, что от них по коже бежали мурашки.
«Молодец», – подумал он тогда о своем друге, хотя его немало поразило то, что в таком абсолютно лишенном самой элементарной музыкальной подготовки человеке, как Адриано, может скрываться столь тонкий артистический талант. Он испытывал чувство восхищения перед другом – чувство, которому не грозило перерасти в зависть. Ведь с самых первых мгновений Амос идеализировал их дружбу и стал бы защищать ее любой ценой, без малейших колебаний и предубеждений, с почти фанатическим рвением – рвением, которым так часто переполнены юные сердца.
XVIII
Несмотря на серьезные перемены в Амосе, в его манере одеваться и поведении, отношения с прекрасным полом оставались для него нерешенной проблемой. Хоть судьба и наградила его вполне приятной внешностью – мальчик вырос в высокого и стройного юношу, с иссиня-черными волосами, правильными, мужественными чертами лица и хорошей фигурой с широкими плечами, узкими бедрами и длинными мускулистыми ногами, – ему никак не удавалось пробудить интерес в девушках, в особенности в тех, кто ему нравился. Пытаясь анализировать ситуацию, он приходил к выводу, что причина, вероятно, кроется в его поведении: он отдавал себе отчет в собственной застенчивости и в неуклюжести своих порой отчаянных попыток понравиться; довершал дело его физический недостаток. Он понимал, что ему необходимо смириться с этой печальной реальностью, и потому сосредоточил свои интересы на множестве других вещей, которые, как он надеялся, со временем смогут сделать его более привлекательным для противоположного пола, а также более уверенным в себе – словом, настоящим мужчиной. А пока он никак не мог объяснить самому себе успех некоторых своих ровесников, казавшихся ему совершенно пустыми, неприятными, лишенными и доли человечности и абсолютно неспособными следовать за идеалом. Он сталкивался с ними на главной улице Понтедеры или где-нибудь еще – те шли под руку с ослепительными девушками; при этом Амосу они казались смешными и фальшивыми, и он понять не мог, что в них могло разбудить чувства в нежных девичьих сердцах. «Да, все-таки жизнь – странный фарс», – думал он в такие минуты, а сам пытался постичь те таинственные правила, посредством которых каждый из персонажей передвигается по сцене, исполняя собственную роль; и чем больше он силился понять, тем меньше ему это удавалось – он блуждал в лабиринте своих мыслей, догадок и надежд.
В этом смысле наш герой, вне всякого сомнения, страдал; страдал, но не отчаивался, ведь некое странное предчувствие подсказывало ему, что необходимо быть стойким, терпеливо ждать и сохранять оптимизм. И он довольствовался тем, что имел: любовью друзей и родных, своими занятиями, успехами, которых он достигал… «В общем-то, – говорил он себе, – мне нечего жаловаться. Множеству людей живется гораздо хуже». Амос заставлял себя не думать о том, чего ему не хватает, минимизировать любую проблему, любую сложность, любое противоречие.
Мысли о том, что Барбара дарила внимание другим, конечно, делали ему больно, но он умел взять себя в руки. В конце концов, та же горькая доля не обошла и Адриано, а, как говорится в пословице, «на миру и смерть красна». И потом, у него ведь были его надежды, его мечты, в которых он мог сколько угодно наслаждаться своей платонической любовью.
Каждое утро он просыпался с радостным ощущением, что вскоре увидит Барбару, сможет поговорить с ней; всякий вежливый жест с ее стороны, любое внимание, любая случайно брошенная фраза пробуждали в его душе новые мечты, новые надежды, которые он пестовал день ото дня. Все это происходило на фоне его любимой музыки, помогавшей Амосу уходить в себя и оставаться наедине с собственными мыслями.
Однажды, когда он в одиночестве проводил время в своем кабинете, слушая запись «Сельской чести» и одновременно читая стихи Гоццано, он внезапно почувствовал животрепещущую необходимость самому сложить стихотворение для Барбары, как уже однажды случилось с ним, когда он испытывал определенные чувства к Алессандре. Но на этот раз он решил никому не читать их, ему просто хотелось оставить их себе, написав для собственного удовольствия. Он захлопнул книжку, выключил магнитофон, сел за пишущую машинку и быстро напечатал:
