купить благодаря некоторым сбережениям эту недвижимость. Амос бросился к старику на шею и поцеловал его. Он был счастлив видеть деда, ведь он питал к нему особую симпатию и глубокую привязанность, которую тот поддерживал в мальчике рассказами о войне, охоте, лошадях, собаках и автомобилях – словом, обо всем, что занимало воображение внука. Спустя годы именно он впервые заговорил с ним о политике и женщинах.
Шагая между отцом и дедом, Амос направился к углу дома, где стояла маленькая конюшня, которую долго использовали в качестве кладовки для хранения инструментов. За несколько дней до этого синьор Сандро освободил ее, чтобы вернуть конюшне ее истинное предназначение, и поселил туда купленную лошадку. Когда они подошли к двери, дедушка зашел внутрь и, к невероятному изумлению Амоса, вывел оттуда за поводья кобылу.
«Это Стелла, – сказал он очарованному мальчику. – Она добрая, можешь ее погладить». Потом начал давать всяческие советы, как делают все знатоки лошадей: «Никогда не подходи к ней сзади, она может испугаться и лягнуть тебя. К лошадкам всегда подходят с левой стороны – вот так, видишь?»
Стелла тем временем опустила голову и принялась пощипывать травку, тут и там проросшую среди камней. Затем дедушка понизил голос и тоном истинного знатока заявил, что эта кобылка – самая что ни на есть подходящая для ребенка. Авелинская порода получена путем скрещивания восточных жеребцов и пони, выращенных в Авелине; от этого получились метисы, хоть и небольшого размера, но при этом чрезвычайно выносливые в работе, легко адаптирующиеся к разным климатическим условиям и – что самое главное – с великолепным характером. Именно синьор Ило посоветовал зятю купить лошадь этой породы и теперь был невероятно горд своим выбором.
Вскоре приехал Беппе, работник, который жил в Поджончино, и вместе с ним все забегали вокруг Стеллы, которую сперва выкупали, а затем запрягли в тележку. Седло и сбруя были в полном порядке; дедушка скрупулезно изучил их, похвалил синьора Сандро за покупку и принялся прилаживать их к лошади, которая спокойно позволяла проделывать с собой всевозможные манипуляции, периодически отвлекаясь лишь на то, чтобы пощипать травку. Когда спустя полчаса кобылка была готова, дедушка Ило забрался в тележку, посадил рядом с собой внука и, наконец, щелкнул хлыстом. Стелла тут же пошла рысью. Тележка пересекла подъездную тропу к имению Поджончино, свернула налево и устремилась по сельской дороге, ведущей туда, где Эра граничит со Стерцей. Стелла появилась на свет как раз в тех краях, поэтому ей, должно быть, уже пришлось проделать этот же самый путь несколькими днями раньше, когда она переходила от старого хозяина к новому.
Работники и крестьяне, с любопытством наблюдавшие с полей за новым приобретением, не могли не заметить два счастливых лица: это радостное мгновение напрочь стерло с черт старика воспоминания о пережитых бедах, боли и треволнениях, а на лице ребенка начертало выражение пылкой надежды и веры в прекрасное будущее.
IX
Как и все дедушки на этой земле, Ило просто обожал своих внуков; их было у него семеро, и каждый души в нем не чаял, ведь дедушка постоянно был рядом – в роли то товарища по играм, то руководителя, то оракула, то советчика. К Амосу он испытывал особую слабость, поскольку очень любил бельканто и всякий раз давал волю чувствам, когда старший внук начинал петь. Когда Амос приезжал навестить деда, тот ставил его на верхнюю ступеньку печурки, стоящей у окна в кухне, и просил спеть что-нибудь специально для него. Амос почти всегда соглашался и, будучи хорошо знаком со вкусами дедушки, частенько исполнял знаменитую арию «Мама, это доброе вино» из «Сельской чести».
Ориана тоже была в восторге от этих необычных выступлений и оказывала деду серьезную поддержку в деле убеждения начинающего певца в том, что пора оставить детские игры и войти в образ театрального артиста.
По мере того как выступления Амоса становились все уверенней и убедительней, запросы у публики росли, а количество зрителей все увеличивалось. Часто бывало так, что в самом конце ужина все члены дружной семьи, прежде чем отправиться спать, настойчиво просили мальчика исполнить какую-нибудь кантату. Это был прекрасный способ закончить тяжелый трудовой день. Дедушка Ило даже стал приводить с собой особо недоверчивых друзей, которые потом возвращались домой заметно потрясенными.
В Лайатико все либо знали, либо были наслышаны о голосе маленького Барди, мальчишки, у которого, как говорили кругом, «природа в одном месте отняла, а в другом наградила». Кое-кто даже робко просил его спеть в церкви по окончании святой мессы, а то и на свадьбе. Так что вскоре Амос пел в местном приходе, где во время венчания ему довелось исполнить знаменитую «Аве Марию» Шуберта, и его с наслаждением слушали и молодые, и приглашенные гости, и просто зеваки. По окончании этого совершенно детского, дилетантского выступления на глазах у слушателей появились слезы: так их растревожил резкий контраст между голосом и картинкой, между природными данными и явным физическим недостатком Амоса…
Шло время, и Амос с каждым днем все больше укреплялся во мнении: чтобы завоевать симпатии окружающих, ему необходимо петь; пение становилось для него своего рода необходимостью, неумолимой неизбежностью, неотъемлемой частью реальности, как собственное отражение в зеркале или тень в солнечный день.
Как бы то ни было, детям всегда по душе внимание публики. Амос ничем не отличался от других, и ему нисколько не сложно было потакать просьбам и похвалам родственников и друзей. Выступать и тем самым вызывать всеобщий восторг было для него лишь очередной игрой. Он слышал, как родители говорили о том, что его просто необходимо как можно быстрее записать на музыкальные курсы. Эта идея ему тоже нравилась, поскольку до сих пор ему был закрыт доступ к прекрасному фортепиано в колледже, на котором во второй половине дня играли старшие ученики, а ему лишь единожды удалось тайком подкрасться к нему и прикоснуться к клавишам на несколько минут.
Вернувшись в колледж после летних каникул, Амос вместе с некоторыми другими учениками был неожиданно вызван к маэстро Карлини, преподавателю игры на фортепиано, о котором он уже был наслышан от своих товарищей, и после короткого знакомства сразу же начался урок музыки.
Очень скоро Амос со товарищи освоили нотную грамоту и сольфеджио. Честно говоря, ему было немного скучно, но он утешал себя тем, что в один прекрасный момент все-таки сядет за пианино и начнет играть. Так и произошло спустя несколько дней. Под присмотром учителя ему наконец было позволено опустить руки на клавиатуру и сыграть своими пальчиками первые пять нот – сначала в прямом, а затем и в обратном направлении: до, ре, ми, фа, соль, фа, ми, ре, до…
Уже через несколько минут он почувствовал, как у него заболели запястья и верхняя часть кисти, но он терпел, опасаясь разозлить учителя, который тем временем делал какие-то пометки, не обращая на него ровным счетом никакого внимания; наконец преподаватель остановил мальчика, позволил передохнуть несколько секунд и дал новое задание. Амос хотел играть по-своему, как играл обычно на органе в родной деревне по окончании воскресной мессы, но, разумеется, делать это было нельзя, поэтому он строго следовал указаниям учителя.
Невзирая на то что особого желания учиться у него не было, Амос все же испытал определенный трепет, когда у него в первый раз получилось сыграть небольшое упражненьице по методу Бейера. Он сыграл десять раз подряд, мечтая о том, как однажды исполнит его перед своими родителями, а возможно, и перед друзьями из Ла Стерца, которые наверняка ни разу не видели фортепиано вблизи.
Однажды утром синьорина Джамприни объявила своим ученикам, что их ждет сюрприз. После перемены она достала из ящика футляры, в которых хранились флейты, и вручила каждому по одной. Потом она научила детей, как собирать их и как правильно держать в руках. Ученикам по классу фортепиано она посоветовала обратиться за помощью к маэстро Карлини и сказала, что надеется, что каждый сможет сыграть хоть что-нибудь, ведь у этого инструмента столь приятное звучание; а кроме того, уточнила она, это поможет им справиться с ленью.
Через пару дней Амос уже играл на своей флейте несколько простых мелодий, зарекомендовав себя в качестве одного из самых способных к занятиям музыкой учеников во всем колледже.
Он хранил флейту в ящике своей тумбочки и, ложась вечером в постель, доставал ее и принимался
