ускользало от моего ослепленного зрения. И под длинными лучами низкого солнца голубизна стремительно превратилась в пылающее золото, пронизанное полосками мерцающей белизны. Были это перистые рассветные облака или барашки волн, гонимых ветром, или и то и другое вместе — откуда мне было знать? Я поднялся выше забот, выше мыслей. Я стоял, объятый восторгом. Мы плыли по свету — свет наполнял наши паруса и рябил под кормой, светом мы дышали, он заполнял наши вены и заставлял пульс биться быстрее. А перед нами, раскинувшись в холмистых волнах облаков, лежали острова рассветного архипелага.
Однако, по мере того как мы приближались, они не теряли вида, не растворялись, как это обычно бывает с облаками, в бесформенные клочья. Наоборот, с каждым мгновением они делались резче и тверже, все более отчетливыми. Казалось, они материализуются из туманов вдали. Кружащиеся пятна белого по их золотым краям становились волнорезами, разбивающимися об обширные бледные пески: я слабо слышал их, когда мы проходили мимо. Тенистые серые вихри леса в их сердцевине превращались в верхушки высоких деревьев, шелестящих на ветру листьями, ветер донес до меня их тяжелое медленное дыхание и — очень слабо — аромат листьев и сосновых игл, папоротников и влажного перегноя, запахи древних лесов, давно исчезнувших с лица земли. Примерно на высоте деревьев хлопали крылья уже не морских птиц, а ширококрылых хищников, паривших и устремлявшихся вниз: скоп, ястребов и гордых орлов. С маленьких островков, попадавшихся на пути, доносился скорбный жалобный лай, и серые силуэты двигались на фоне скал, поднимая круглые головы, следя за нами, когда мы миновали их; иные в страхе обращались в бегство. Я видел мало признаков какой-то другой жизни, хотя как-то, я с уверенностью могу сказать, мимолетно обрисовался черный силуэт оленьих рогов на сине-золотом фоне; но признаков присутствия человека я не видел. Однажды, правда, когда мы огибали высокий серый мыс, ко мне из гребня лесов донесся пронзительный зов труб. Меня никогда не волновали подобные звуки, но этот был здесь к месту, жалобный и торжественный одновременно, словно эти дикие берега обрели голос, чтобы воспеть свое одинокое великолепие. Он пел прямо мне в душу, и я поддавался ему, забыв обо всех прочих чудесах в этом тихом пении, я рвался сойти на землю, отбросив все мои тревоги, и бегать, свободным, по густым лесам. Меня резко вывела из транса рука Молл, упавшая на плечо.
— Лучше не прислушивайся, мой сэр, — спокойно заметила она, — когда играют не люди.
— Не люди? — тупо повторил я. — Но то, что я слышал, не ветер.
— А я разве это говорила? Но на этом прекрасном острове людей нет. Музыки много, но людей нет.
Пляж появился перед нами. Прямо над линией моря на фоне светлых песков неестественно прямо возвышалась высокая черная скала, ее склоны, поблескивавшие, как потрескавшееся стекло, вырисовывались грубо и отчетливо. Над нашими головами заскрипели паруса, заскрежетало оружие, и изношенное дерево под моими ногами накренилось под новым углом: корабль менял галс. Прозвучали приказы, и люди кинулись к брасам. Я огляделся: теперь у руля стоял Джип, и он уводил корабль подальше от берега.
— Самый мудрый штурман на свете, — прокомментировала Молл. — В этих местах есть много способов налететь на скалы.
Дружески хлопнув меня по плечу, она вернулась назад на ют, чтобы присоединиться к Джипу. Я рассеянно потер царапину и прислушался к песне, которую пел какой-то матрос под эту зловещую музыку, замиравшую вдали за кормой.
— Отставить, ты, тарахтело! — зарычал капитан Пирс, но певец и без того уже замолчал. С холмов с насмешливым карканьем поднялась стая серых ворон, и это было последнее, что мы услышали.
Мой взгляд был все еще прикован к берегу, но облачные острова по обе стороны уже исчезали, снова растворяясь в туманном далеке. Я не сразу заметил, как рядом со мной оказался маленький стюард:
— Капитан свидетельствует свое уважение, хозяин, и спрашивает, не выпьете ли вы с ним и со штурманом вина перед обедом на юте?
Конечно, я бы выпил. После тревог и всех этих экскурсов — Господи, неужели это было только вчера? — а также бессонной ночи я чувствовал, что мне срочно надо выпить, желательно чего-нибудь покрепче. Я подумал: интересно, пьют ли на каперах ром? Вино, однако, оказалось чем-то вроде мадеры, дымчатым и невероятно крепким, оно подавалось судовым коком в оловянных кубках вместимостью в полпинты. После второй порции я уже совсем не чувствовал боли и ощущал себя достаточно уверенно, чтобы, подражая Джипу и капитану, положить ноги на поручни и покачиваться на стуле в такт легкому прыгучему движению судна, в то время как Молл облокотилась на огромный руль. Однако что-то не давало мне покоя, и, когда мы поднялись, чтобы сойти вниз, я сообразил, что это было.
— Солнце! Оно уже почти село! Но, черт побери, мы же отплыли на рассвете! А это было не более двух часов назад. И уже обед?
Пирс громко загоготал, его челюсти застучали и затряслись, и в ответ ему с нижней палубы прозвучал негромкий смешок. Джип изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица, но у него ничего не вышло. И только Молл даже не улыбнулась, но серьезно смотрела на меня со скамейки рулевого.
— Валяйте, смейтесь, — непринужденно сказал я. — Ничего, я здесь новичок.
— Извини, Стив, — ухмыльнулся Джип. — Помнится, меня в первый раз это тоже потрясло, а ведь меня предупреждали. Вспомни, к востоку от солнца, к западу от луны — вот где лежит наш путь. Так что оно, натурально, садится сейчас у нас за спиной, и мы теряем день. Не волнуйся, мы наверстаем его на обратном пути. А теперь пошли поедим.
Я немного опасался пищи, смутно припоминая рассказы о сухом печенье из изъеденной долгоносиками муки и солонине, жесткой, как камень, и плесневелой. Маленькая кают-компания была ярко освещена покачивающимися бронзовыми лампами, мебель была в стиле королевы Анны или что-то в этом роде — я не назвал бы ее антикварной, во всяком случае на этом судне, стол был сервирован ярко начищенным серебром. Капитан Пирс, по всей видимости, занимался доходным бизнесом; как бы там ни было, он жил на широкую ногу. Пять перемен, с вином, даже закусок было несколько сортов, в основном тушеные овощи и нарезанное кусками мясо, а кроме того, жареная дичь, на каждого по птице. Все трехзвездочные рестораны в городе готовы были бы пойти на убийство, только бы заполучить такое. Я ощутил некоторое беспокойство, когда мне сообщили, что это золотые ржанки, они ведь, кажется, были редкими птицами. Но здесь все было иначе, к тому же ничто уже не могло вернуть птичек, и я с жадностью проглотил блюдо. В море мой желудок первое время всегда бывал не в лучшем виде, но только не здесь. По-видимому, он просто отказывался верить, что мы в море.
После обеда были поданы кофе и бренди. Джип закурил сигару, а капитан — огромную трубку, набитую, по моему предположению, той же смесью серы и крапивы, что и то снадобье, которое он нюхал. Я
