— Послушай, у нее были дружки — и это было нормально. Но между мной и Молл — дьявольская разница. — Я остановился, стиснув зубы от смущения. Но Джип только широко раскрыл глаза — он все понял, и его улыбка стала немного кривой.
— Угу. Может быть, может быть. Похоже, ты слегка шокирован.
— Шокирован? Конечно, да еще как! Я ведь знаю Клэр, не забывай! Я знаю ее уже столько лет…
— Стив, большинство людей даже себя-то толком не знают! До тех пор, пока что-то — сон или большая опасность — не сорвет то, что на поверхности, и не откроется то, что лежит на дне. Сны и опасности! А у нее сейчас полным-полно и того и другого!
— Но Клэр! Чтобы именно Клэр! Она милая и совершенно нормальная девушка! Это ведь такие вещи, о которых она даже… — Я снова выдохся.
— Ну, в общем, нет. Или это лежит не сразу под верхним слоем, правда? Но все равно это часть ее. Некоторые вещи, которые ты делал вчерашней ночью, — тебе ведь тоже и не снилось, что ты на такое способен, но это часть тебя. И многое другое, может, и менее достойное. Улыбнись — ты же живой человек. Ты, я, Клэр — мы ведь не святые, черт побери. Иногда случается и оступиться. И если не перебарщивать, это может быть даже забавно.
— Забавно?! Господи, послушай, я не более искушен, чем любой другой человек, но Клэр… Клэр, а не кто-нибудь другой! Почему? — Джип не ответил, и я продолжал размышлять, поеживаясь, несмотря на солнце. — Боже мой, не то чтобы я не понимал… притягательную силу этой женщины. Я на себе это ощутил. И сам летал, как мотылек, вокруг той же свечи — ты же знаешь. И мне потребовалось немножко не слишком дружественной помощи.
Джип сочувственно покачал головой:
— Молл, Клэр… Мальчик мой, да ты просто не знаешь, кого из них больше ревнуешь, так?
— Хватит об этом!
— Как скажешь. Так, значит, это на Молл ты так обозлился?
— Да! До смерти обозлился! А ты ждал, что я стану плясать от радости, будь оно все проклято? — Но в моих словах прозвучала фальшивая нота, и через минуту я закрыл глаза и поник головой. — Нет. Нет. Ах ты черт. Я не могу, правда? Не могу даже ревновать. Мне не дозволено.
Глаза Джипа смотрели испытующе:
— Боишься показаться немного неблагодарным?
— Самым неблагодарным сукиным сыном по эту сторону заката, но… — Я не стал договаривать. — Это ведь нечто другое, правда? Люди вроде нее — это ведь в их природе? Любить столько, сколько им требуется.
Джип с минуту в раздумье пожевал губами:
— Стало быть, ты кое-что понимаешь. Ай да Стив! Ты полон сюрпризов.
— После замка — да, понимаю. Во всяком случае немного. Ты ведь мне говорил о людях, которые двигаются наружу, к Краю. Меняются и растут — во зле или к добру. И Молл одна из них. Из бессмертных, что ли. Или как вы их называете? Богини. Ну, полубогини.
— Да, она начинает становиться такой. Это нечасто можно видеть — лишь когда на нее находит. Хотя, я думаю, оно должно всегда быть у поверхности — то, что заставляет ее с такой яростью бороться со злом. Что-то просыпается, и бах! Хотя, иосафат! Я тебе прямо скажу — такой, как вчера ночью, я ее еще никогда не видал, именно такой и так долго. Она сделала огромный шаг вперед. В один прекрасный день, может быть, через много-много лет, она сбросит внешнюю оболочку, как старые лохмотья, и засияет. Но до той поры у нее есть чувства и слабости, как у других, может, даже больше. И когда этот приступ проходит, она становится слабее многих и скатывается вниз. Ей нужно… — Джип нахмурился. — Не знаю. Любовь, утешение. И она тянется к тому, что доступно. — Он еще с минуту задумчиво смотрел на меня. — Больше не сердишься?
Я вздохнул.
— Нет. Наверное, нет. Это просто… ну, древние греки — со своими сварливыми богами и богинями…
— Да?
— Неудивительно, что они в конце концов стали философами.
Он негромко рассмеялся:
— Я там был, уж поверь мне!
Но не стал вдаваться в подробности. Пришла очередь поговорить и о нем.
— А как насчет тебя? Ты тоже понемногу становишься богом?
— Я? — Мне подумалось, что Джип обратит все в шутку, но он, казалось, был слегка смущен таким вопросом, как начинающий служащий, которому вдруг предложили стать вице-президентом. — Нет! Я ведь прожил только первый свой век. Мне надо пройти долгий путь — если захочу. Только вот сомневаюсь, что когда-нибудь мне этого захочется. Сдается, я так и буду ходить по кругу, до тех пор пока не иссякну. Но надеюсь, это не будут сужающиеся круги. Двигайся, живи, чтобы кровь бежала по жилам, и оттачивай свои пороки до тех пор, пока счетчик не отстучит свое, — вот как живет большинство из нас. Но некоторые, у кого есть настоящая страсть, настоящий дух, — они начинают терять вкус к остальному. Они шлифуются, оттачивают себя до остроты кончика иглы. Они все больше и больше становятся похожи на свою страсть, в них это сразу увидишь.
— Как Хэндз?
— Верно, как Израэл Хэндз. Если он проживет достаточно долго и хотя бы наполовину сохранит свои мозги, он догорит до того, что обретет разум пламени, искр и летящего железа. Может, когда-нибудь превратится в бога артиллерии, и его будут приглашать всюду, где отливают пушки, или ему станут приносить в жертву канониров, чтобы повысить дальность стрельбы. А может, когда в небе будет бушевать гроза, люди где-нибудь будут говорить: «Гляньте-ка! Это пушки Израэла Хэндза распугивают звезды!» — Я засмеялся, хотя у меня на душе все еще скребли кошки. — Но вот Молл, — задумчиво произнес Джип, — с ней труднее. Справедливость — ее страсть, но и хорошая битва — тоже, и музыка. И какая-то мудрость, интуиция, когда ее поменьше тревожат…
Я кивнул, думая о той звездной ночи у руля, когда она вытянула из меня правду о моей жизни, а такое вышло бы не у всякого. Джип тем временем продолжал:
— Говорят, у таких, как она, это и получается. У тех, кто достигает Края, может, даже пересекает его — кто знает? — и возвращается назад преображенным. Ведь чем ближе ты подходишь к Краю, тем меньше значит для тебя время. Так что, может быть, мы плыли с Минервой, мой мальчик, или с Дианой. Или с какой-нибудь призрачной богиней наших далеких предков, что жили в пещерах среди великих льдов. Или с какой-то таинственной силой, которую знает только будущее, когда все эти ваши умные ящички уползут назад, на силиконовые пляжи, откуда и явились. Не знаю. И никто не знает. Но такое вполне может случиться.
Речь Джипа возымела действие, и, когда Молл чуть позже вернулась с пляжа, я был готов к тому, чтобы посмотреть на нее новыми глазами. Но она выглядела скверно, бледная, с волосами, прилипшими к щекам, костлявая и нескладная. Она казалась осенним лесом, который ветер оставил без листьев. Она избегала встречаться взглядом со мной и, как я заметил, с Клэр. До меня дошло, что минувшая ночь, по- видимому, стала для нее опытом более сокрушительным, чем для кого-либо из нас.
— Не задерживайтесь здесь более десяти минут! — коротко сказала она. В ответ раздался хор стонов и жалоб, но она резко обернулась к нам: — Вы, безмозглая шайка скулящих болванов! Что, ждете еще одной сумасшедшей ночи в лесу? Мы и так едва поспеваем на берег до заката!
Это сработало. Никому не понадобилось и лишней минуты, а мое страстное желание выкупаться внезапно пропало. Все запрыгали и засуетились, застегивая ремни, заряжая пистолеты и проверяя, как ходят мечи в ножнах. Когда мы отправились, Клэр пошла рядом со мной и совершенно естественно взяла меня за руку; затем, отыскав глазами Молл, протянула ей другую руку. Молл заколебалась, видимо, слегка обескураженная, пока я нетерпеливо не помахал ей, зовя к нам. Мне это не стоило особых усилий. Молл оказалась между нами, и я почувствовал, как ее рука сжала мою так, словно Молл повисла над пропастью и это было единственное, за что она могла ухватиться. От моего негодования не осталось и следа. Ее судьба могла оказаться самой одинокой из всех человеческих судеб — и если она действительно будет помнить меня тысячу лет, пусть вспоминает без горечи.
