высоком чистом голосе я стал различать слова, которые знал:
«Каррефур» — это ведь по-французски «перекресток». И «Легба» — мои кулаки сжались. Это было не французское слово, но имя, и я слышал его. С криком, похожим на задыхающийся смех, толпа отхлынула, показывая на что-то. На открытом пространстве перед запятнанным кровью рисунком прыгали и прихрамывали две фигуры, опираясь на палки, которые были извлечены из огня. Один из них, полный мулат средних лет, кренясь на один бок, пробежал мимо меня, зловеще ухмыляясь и моргая воспаленными глазами. Но когда мои глаза встретились с его взглядом, я почувствовал приступ леденящего возбуждения. Подлинного сходства не было — скорее выражение, промелькнувшее на этом совершенно другом лице, притом очень странном. Искаженное, изуродованное гримасой почти до неузнаваемости, и все же я не мог ошибиться. Это был взгляд старого музыканта из Нового Орлеана. А Легба — это имя, которым назвал его Ле Стриж.
Я в отчаянии позвал его. Человек заколебался, оглянулся на меня, и я уже не был уверен, что видел тогда этот взгляд на его лице. У меня пересохло в горле, и я поднял к нему свои связанные руки. Но в это время Дон Педро снова крикнул: «Carrefour!» — и толпа подхватила это имя, как гром. Танцоры застыли, выпрямились, они уже больше не опирались на палки. Поднявшись во весь рост и встав на цыпочки, они распростерли руки широкими вызывающими жестами, словно преграждая чему-то путь, на их лицах появилось выражение мрачного отрицания. Толпа заорала, приветствуя их.
Стоявший передо мной человек расхохотался жутким булькающим смехом, который казался его собственным, набрал в рот рома и выплюнул его над своей все еще полыхавшей огнем палкой прямо в меня.
На меня ливнем жгучих иголок обрушился огонь, я заорал и стал извиваться в своих оковах. На Стрижа тоже кое-что попало, и он гневно зарычал. Мужчина снова расхохотался, в этот раз мстительно.
— Pou' faire chauffer les grains, blanc! — выплюнул он и поплелся назад танцевать. Согреть что?.. Мои чресла. Как мило с его стороны. Но на мгновение, когда он отвернулся, могу поклясться, что его черты исказились, словно в муках ужасного сомнения, и снова появился этот взгляд Легбы! На этой обвисшей злорадной физиономии мелькнуло нечто большее, чем злоба, что-то новое — словно он о чем-то молил меня.
Опять меня — все время меня. Что им от меня нужно? Что я могу им дать?
— Зачем было звать его? — мрачно пробормотал Стриж. — Мог бы поберечь дыхание, дурень, черт бы тебя побрал!
— Он помог мне в Новом Орлеане! — запротестовал я.
— Может быть! Хотя почему… — Стриж хмуро покачал головой. Его голос трещал, как тыквенные бутыли с костями. — Но здесь он не поможет. Не может помочь. Заклинание питается живой кровью. Он не может сопротивляться. Заклинание вызвало его теневое «я», его искаженную форму — Темного Повелителя Перекрестков, Каррефура. Не Открывателя Путей, а Стража на Перекрестках. — Ле Стриж вобрал голову в плечи. — Словом, теперь пути открыты. И другие должны последовать за ним, если зовет кровь…
Линии кукурузной муки начертили новый, более сложный
Толпа подхватила имя:
— Ритуал вуду, — пробормотал Джип. — Я видел некоторые, но таких — никогда! Этот почище их всех, будь он проклят! Молитвы те же — во всяком случае, слова, вот только тон совсем другой! Они же не молятся
— Конечно приказывают! — хрипло сказал Стриж. — Это собственный
Он замолчал, вернее, его голос потонул в крике Клэр. Началась расправа — козел был брошен на алтарь, распростертый и отчаянно блеющий. Меч Дона Педро нанес ему медленный удар в пах. Связанный зверь дергался и визжал, толпа орала; у меня выворачивался желудок. Казалось, прошла вечность, прежде чем клинок ударил снова. Фонтаном брызнула кровь, и орущая толпа бросилась ловить и пить ее, обсасывая руки, свои платья и платья соседей, чтобы получить еще хоть капельку. Обезглавленное тело, все еще дергавшееся в агонии, было брошено в толпу, но она затоптала его, стремясь увидеть, как будет принесена следующая жертва.
Всякий раз ритуал был одинаков — два удара: одним Дон Педро кастрировал, затем, посмаковав страдания жертвы, вторым ударом сносил ей голову. Я вздрагивал при каждом глухом стуке клинка. Вот как он расправляется с жалкими жертвами, доведенными пением, криками и потоками крови до исступления. А покончив с ними, так же точно он принесет в жертву
И все, что мне оставалось, — это сидеть и смотреть.
Хуже всего было, когда он убивал собак; может, это и непоследовательно, но было именно такое ощущение. И каждый раз, когда мы видели, как дергаются ноги очередной жертвы и свежая кровь брызжет и струится по углублениям в камне, мы думали, что следующими жертвами окажемся мы. В каждом новом круге в смеси кукурузной муки, крови и утоптанной земли рисовался очередной
На фоне пульсирующего света костра мечущаяся толпа, бурлящая, как растревоженный муравейник, напоминала какое-то адское видение. Но поначалу большинство танцоров ничего особенного не делали — только визжали, пели и топали ногами. Но вот некоторые стали буйствовать, высоко подпрыгивать,
