дышал ртом, использовал все резервы физической формы, казался самому себе изощренным и неутомимым, — потом бах, точка; десять минут.
Он сел. Перед глазами мерцали радужные звезды.
Рыжая эгоистично смежила веки, полежала без движения, перевела дух, потом спросила:
— Мы так весь день будем, да?
— В смысле?
— Болтать и совокупляться.
— Чем плохо болтать и совокупляться?
— Я не сказала, что это плохо.
— Скоро поедем. Мой друг устраивает шашлыки. Я приглашен.
— А я?
— Считай, что ты — тоже.
— Только обещай, что оденешься прилично.
— Хорошо.
— Можно, я выброшу твой пиджак?
— Нет. Мой пиджак священен и неприкосновенен. Он вне критики.
— Так, как одеваешься ты, нельзя одеваться.
— Знаю, — сказал Знаев. — Все я знаю. И про одежду, и про остальное. Я давно при деньгах, Алиса. Я пятнадцать лет как богатый. Если бы ты знала, каким я был снобом, когда поднял первые деньги! — Банкир закрыл глаза и упал спиной на кровать. — Я немедленно сделался снобом. Сразу же. Это было сумасшествие! Все было шикарно. Шикарнее некуда. Сигары. Трубки. Гильотины для сигар. Специальные зажигалки для трубок. Табаки с черносливом. Сорочки с личной монограммой. Золотые запонки. Галстучные булавки с бриллиантами. Лайковые перчатки. Бобровые воротники. Натуральный лен. Кожа крокодила. Куда ни плюнь — Ролекс, Дюпон и Данхилл. Коллекционирование антиквариата. Чтение журнала «Особняки и замки». Устрицы под белое вино. Канары и Мальдивы. Остров Корфу, где каждый таксист норовит соврать, как возил Михаила Горбачева…
— А сейчас что?
— А сейчас я из этого вырос.
Рыжая помолчала и спросила:
— Эти шашлыки… Что там будет за публика?
— Не переживай. Старая банда. Все свои. Без смокингов и бриллиантов. Джинсы — в самый раз. Ты ведь это имела в виду?
— Угадал.
— Собирайся потихоньку.
— А ты?
— А я немного поработаю.
— Сегодня выходной.
— Не для меня, — улыбнулся банкир и ушел в кабинет.
Закрыл дверь. Дел было много, да. Но вместо раздумий о делах, вместо некоторых полезных занятий, которым Знаев посвящал субботние дни (в частности, неплохо было бы погрузиться в глубины языка Сервантеса и Лорки), он стал мучительно придумывать, как ему, миллионеру, выстроить отношения со своей девушкой, чтоб ее не испортить.
Конечно, рыжая Алиса не выглядела слабохарактерной. Но ведь и бывшая жена — тогда еще настоящая — поначалу тоже не давала повода усомниться в цельности натуры. А спустя год после свадьбы все изменилось. Знаев хотел быть Пигмалионом — сделался Франкенштейном. А всего-то пытался выполнить долг самца: обеспечить жене достойные условия существования.
Он сказал себе, что теперь, сегодня, после всего, что произошло, после вздохов, скольжений, бессвязных влажных признаний, после моментов, когда становилось понятно: девочка с золотыми волосами не просто отдается, не уступает себя, а дарит (есть ведь разница), — он станет величайшим болваном, если решит тратить на нее деньги. А если она намекнет, хотя бы полувзглядом обозначит, что ждет именно этого, — придется расстаться. Сразу.
Тьфу, блядь, до чего ты докатился. Пытаясь думать о любви, думаешь о деньгах.
А что делать? Деньги есть. Их не жалко. Жалко будет, если воспитанная, умная молодая женщина, даже приблизительно не представляющая себе истинную цену и силу золота — этой волшебной и омерзительной субстанции, — однажды вдруг решит, что попала в число избранных, и помчится, сжигая мосты и тормоза, навстречу собственной гибели.
Итак. Я влюблен — она вроде бы тоже симпатизирует (не может быть, чтоб не симпатизировала; иначе не был бы, например, давеча столь отважным ее маленький твердый язык). Я богатый — она живет в хрущевской хибаре. Как поступить? Извлечь ее, с осторожностью, из ее почвы, пересадить в благодатные условия, внимательно наблюдать за изменениями в поведении, за исчезновением одних привычек и появлением других? Ты что, всерьез намерен этим заниматься?
Да, намерен. Девушка мне дорога.
Тебе что, нечего делать?
Нет, мне есть что делать, но я найду время и силы.
Интересно, где?
Неважно. Изыщу резервы. Внесу изменения в планы. Я устал быть один, мне нужен кто-то, о ком я буду заботиться, кому я могу дарить радость.
Ага, вот важное слово произнесено: радость. Что-то ты, господин банкир, радостным не выглядишь…
А неважно, как я выгляжу. Важно, что я делаю и как. Важно, что я собой представляю.
Сдвинув створку огромного, от пола до потолка, окна, выбрался под открытое небо. Стискивая в пальцах резиновое кольцо, прошелся меж деревьев. Потеребил листья дуба, любимчика. Вот существо, которое нельзя испортить заботой, любовью, деньгами, вниманием, подарками. Хочешь — поливай и ухаживай, не хочешь — забудь; растение не перестанет тянуться к солнцу.
Через полчаса выехали. Что за человек рядом со мной? — думал банкир. — Тянется ли к солнцу?
Время покажет.
— Сначала, — объявил он, — мы кое-куда заедем. Помоем машину.
— Твоя машина — чистая.
— Может быть. Но она должна быть очень чистая.
— Самая чистая, — подсказала рыжая. — Да.
— Чище, чем у всех.
— Точно.
— Чище, чем у всех… Больше, чем у всех… Быстрее, чем у всех. Ты страшно гордый человек.
— Это плохо?
— Плохо, — четко ответила рыжая. — Тебе что, нравится, когда все тебе завидуют? Восхищаются? Ищут твоей дружбы и аплодируют?
Знаев резко прибавил ход.
— Мне все равно, — сказал он. — Мне плевать, аплодируют мне или нет. Главное — чтобы я сам себе аплодировал.
— И часто так бывает?
— Редко, — с сожалением ответил банкир. — Три или четыре раза в год. Обычно я недоволен собой.
Он опять почувствовал подступающую тошноту. Сильно вдохнул носом. Ему не понравился разговор, слишком неприятной была тема. Тот, кто хочет контролировать все, должен в первую очередь контролировать темы разговоров, — и, соответственно, темы размышлений: уступишь собеседнику, и хаос поселится в твоей голове.
Знаев не удержался и поморщился от досады. Хаос подступил. Суббота, лето, солнце, пронзительно- синее небо, женщина с золотыми волосами — все на месте, все рядом, расслабься и отдыхай. Если сможешь.
