дежурную сопостельницу, вел себя как скотина; однако вот удивительная штука: всякий раз, когда я ее встречаю, мы рады друг другу.
— Жаров разбился, — сообщил он.
Маруся ахнула. Банкир тут же пожалел, что расстроил женщину. Она в это утро была свежа, соблазнительна, шикарно и замысловато одета, в некие лиловато-розоватые, плотно облегающие тряпочки, беспредельное декольте и спереди, и сзади, и везде, где можно и нельзя, — таким изящным существам в начале приятного летнего дня нельзя сообщать дурные новости. Впрочем — сейчас или чуть позже, но она все равно спросила бы про электроторговца.
Знаев поспешил добавить, что пока все не так страшно, уклончиво и коротко ответил на неизбежные вопросы — как, почему, не нужна ли помощь. Удовлетворив любопытство, Маруся вдруг сверкнула глазами.
— Это ты виноват.
— Почему — я?
— Это ведь ты придумал ваше идиотское развлечение. Гонять по ночам на переделанных «Жигулях» и искать приключений на свою жопу.
— Откуда тебе…
— Брось. Какая разница, откуда…
— Маруся, — спросил всерьез озадаченный банкир, — может, я не все про тебя знаю?
— Ты вообще ничего не знаешь, Знайка. Ты вот кто, — старая подруга (ее лицо стало серьезным) поднесла кулачок ко лбу, потом выставила вперед мизинец и указательный. — Ты смотришь только на то, на что хочешь. А ведь иногда полезно и по сторонам поглядывать.
— Спасибо, что учишь меня жизни.
— Дурак, — с большим чувством ответила женщина. — Сходи в храм, свечку поставь! Мог бы сейчас рядом с Жаровым лежать. В соседней палате…
— Насчет храма — это ты правильно сказала.
— Я тебе плохого не посоветую.
— Ценю.
— Пошел ты! — запальчиво воскликнула Маруся и поудобнее подхватила сумочку, имитируя готовность врезать по физиономии финансиста. — Ничего ты не ценишь. Если бы ценил — давно бы женился, Кстати, как твоя рыжая малолетка?
— Отлично.
— Еще не сбежала?
— Нет. Мы друг от друга в восторге.
— Врешь. По глазам вижу.
Знаев вздохнул.
— Смотрела бы ты… на что-нибудь другое.
— А мне нравится в твои глаза смотреть… — Маруся сделала полшага в его сторону. — Не хочешь, кстати, продолжить разговор в другом месте? Например, у меня дома?
— Прости, дорогая. Хочу, конечно… Но не могу. У меня в конторе сидит милиция. У меня стройка под угрозой. У меня друг в реанимации.
— Именно в такие моменты и нужна женщина настоящему мужчине.
— Много ты понимаешь в настоящих мужчинах.
— Побольше твоего.
Вдруг опять, второй раз за утро, мир со всей его жестокой любовью разом вошел в Знаева, как входит армия в захваченный город: небо приобрело твердость, налегло на темя, звуки стали грубее, запахи — отчетливее и больше числом, прилетели даже самые слабые: вот собачка описала столбик на детской площадке, вот мясо пригорает в доме напротив, вот в том же доме, этажом выше, запалили косяк с марихуаной, а в стороне, у крайнего подъезда, тлеет в мусорном баке какая-то гадость, тряпки лежалые; потом вдруг порыв ветра снес в сторону скучные человеческие смрады, и от Москвы-реки явился дух большой воды. Знаев вздохнул, обрадованный тем, что его тело освобождается от последствий контузии. Даже шею как будто ослабило.
— Послушай, Маруся, — сказал он, — почему правильным людям так тяжело живется?
— Ты имеешь в виду себя? — иронично осведомилась бывшая подруга.
— Ну… Да. И себя тоже.
— Спроси у него, — Маруся быстро показала пальцем на грязного парнишку, выбежавшего из клубов пара, чтоб затянуться сигаретой. — Расскажи ему, как тяжело тебе живется.
— Я серьезно.
— Я тоже. Не расстраивайся, Знайка. От тебя ушла девочка — подумаешь, беда… Ты слишком гордый, это тебя губит. Твоя гордость ужасна, она не имеет пределов. Конечно, бабы любят гордецов… Но жить с ними не умеют. Потому что это тяжело. Поедем ко мне, я тебя успокою…
— Извини. Как-нибудь в другой раз. Мне не до удовольствий.
— А кто говорит об удовольствии? — тихо возразила Маруся. — Я, может быть, от тебя ребенка хочу.
Знаев очень удивился.
— Ребенка? Ты не похожа на охотницу за алиментами.
Женщина некрасиво усмехнулась.
— Как это ужасно. Мир катится к черту. Богатые мужики не хотят делать детей, потому что боятся, что их разведут на деньги.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Уже обидел. У меня есть деньги, Знаев. Может, я теперь богаче тебя. Мой бывший собрался эмигрировать. Куда — не говорит. Видимо, натворил делов и теперь — ноги в руки… Оставляет мне квартиру на Остоженке. Кстати, с высокими потолками…
— Поздравляю, — бесстрастно сказал финансист. — Но ребенка ты лучше роди от Жарова. Усиленно рекомендую. Красивый, умный, здоровья — вагон… А я — тощий, нервный и злой. Нелегко будет новому человеку с моим генетическим набором.
Он замолчал. Почувствовал, что прозвучало неискренне.
— Звучит неискренне, — сказала Маруся. — Ты за свой генетический набор горло перегрызешь. Я же вижу, как ты собой гордишься. Ты ведь у нас самый быстрый.
— Это плохо?
— Для тебя — хорошо. А других это пугает. Идешь себе спокойно, вдруг раз! — мимо со свистом что- то проносится. Вздрагиваешь. Что такое? А это знаменитый Знайка. Самый быстрый человек. Промчался на пятой скорости… Вот и рыжая твоя так же испугалась. Ты ее за руку схватил — давай, малыш! помчимся вместе! прямо вдаль! — а она пальчики выдергивает и головой мотает: нет, мне страшно, я лучше тут посижу… Ведь так было, да?
— Как у нас было — это тебя не касается.
Чтоб не видеть стремительно багровеющего лица Маруси, он опустил глаза. На асфальте валялась пятирублевая монета; нагнулся, подобрал, дунул. Положил в карман. Тоже деньги.
— Ах, не касается? — грубо переспросила женщина и уперла ладонь в выставленное бедро. — Тогда иди к черту, понял?
Из стоявших неподалеку машин на нее посматривали. Судя по всему, она это давно заметила. Сейчас начнется, подумал Знаев.
— Что, не понял?! Уйди с глаз моих! Не желаю тебя видеть, никогда, ясно?
Мальчишка-мойщик, тощий азиат в насквозь мокрой фуфайке, возмущенно поднял густые брови. Человеку ислама трудно понять московских баб, способных громко бранить мужчину на людях.
— И больше у меня не появляйся! — азартно продолжала Маруся. — А появишься — пинками выгоню! Ты сам себя проклял! Помрешь один, никому не нужный! Дикарь, животное, урод пещерный, от тебя никому никакой пользы нет! Лучше б ты разбился вместо друга своего! И чтоб год провалялся без движения! В гипсе, с ног до головы! Чтоб время появилось о жизни подумать! Всем вокруг себя голову заморочил! То у него война, то у него магазин, то у него потолки низкие! Все ты, дурак, знаешь — а самого
