Послушал Ягор бурёнушку, сделал и пристроил маленькие яслицы, клал туда Багану корм и стлал ему солому. От этого дня имел ребенок в сарае и пищу, и защиту. Там он ночевал, туда и прятался. А коровка, козочка и Баган, как обещали, так и поступали. Если ночью ветер, Баган сено на щели набрасывает, чтобы маленькому было в сарае тепло; а когда мачеха утром придёт доить коровку и козочку, они дают не все молоко, а только половину, а другую половину для Ягора придерживают.
Стал Ягор расти, как ель на горе. Все вокруг дивились, что дитя при мачехе так растет. А мачеха всё злится и злобится, потому что знает, что ребенку зла причинить не может.
Думала она, размышляла много, много дней и ночей и, наконец, что-то придумала. И когда однажды муж на заре собрался траву косить, говорит она ему:
— Не носи ты, дорогой мой, обед с собой. Я тебе его в полдень пошлю с ребёнком.
Послушался ее муж, взял только косу и пошел на сенокос.
К полудню сварила его жена горшок каши, испекла хлеб, положила в корзиночку и сказала Ягору:
— Вот тебе корзиночка, отнеси отцу обед.
Пошел Ягор, а мачеха вышла за калитку поглядеть на него.
Знала она, что с ним будет, и кто на него позарится в полуденной жаре.
Жара ударяет с неба, травка прячется под травку, а все живое убежало в кусты, в тень, чтобы спрятаться от солнца. И только Ягор идет тропой через луг; нигде ни намека на холодок, а воздух играет перед глазами, словно золотая водица.
Когда Ягор вышел за калитку, с той стороны плетня, в крапиве, баба Полудённица[10] сидела, сжавшись, над своей норой. Зовется эта баба Полу-дённицей потому, что только в полдень выходит она из своей норы, чтобы, подобно змее, понежиться на летнем припёке и высмотреть, кого бы огреть крапивой. Заметила баба ребёнка, поскорее нарвала пучок крапивы и побежала за ним. Шагов ее не слышно, тени она не отбрасывает. Догнала она его на тропинке, во ржи, на самом солнцепеке, хлестнула его крапивой по затылку. Как только она его крапивой хлестнула, мрак закрыл глаза ребенку, упал он на тропинку и потерял сознание. Взяла баба горшок: один раз хлебнула — всю кашу выхлебала; взяла и хлебец: один раз глотнула, весь хлебец съела. А затем перебросила Ягора, как мешок, на спину и отнесла в свою нору.
Мачеха, из-за калитки все это увидев, потирая руки, сказала: «Хорошо. Этот уж больше не вернется».
А баба Полудённица, унеся Ягора под землю, потащила его там по мрачному рву, пока не дошла до места, где откуда-то струились страшная жара и зной. Остановилась баба, дунула на Ягора, он и пробудился от сна.
Взяла баба ребенка за руку и повела его дальше. Они быстро пришли на какую-то площадку, величиной с огромное гумно, а над нею был свод из обожжённой глины, словно большая шапка. Подле гумна двенадцать печей: шесть красных, из которых красное пламя бьёт, а шесть жёлтых, из которых жёлтое пламя бьёт. Гумно всё было выравнено потому, что множество слуг работало около печей. В красных печах овцы жарятся, а в жёлтых хлеба пекутся, и все это идет бабе Полудённице на обед.
В этой жаре ни одно живое существо и дохнуть не могло бы, потому что у него горло пересохло бы, но на Ягора баба подула, и жара эта причинить вреда ему не могла.
— Ого! — говорит Ягор, увидев это чудо.
— Не бойся! — ответила баба Полудённица.
— Я не боюсь, но удивляюсь величине всего этого. Эта одна печь больше всей моей избы и сарая.
Рассмеялась баба Полудённица и нос у нее опустился, подбородок поднялся до носа, а губы ввалились.
Повела она ребенка за гумно и опять по какому-то рву, и пришли они на какую-то площадку под землей, величиной с огромный загон, а над нею свод из красной земли. В загоне находится много овец — все красной шерсти, и величиной каждая из них с большого вола.
— Ого! — говорить Ягор, увидев этих громадных овец.
— Не бойся, — отвечает ему баба Полудённица.
— Я не боюсь, но удивляюсь величине овец. Каждая из этих овец больше, чем и корова и козочка мои, взятые вместе.
Опять рассмеялась баба Полудённица и стала еще безобразнее. Повела она дитя через загон и выпустила овец. Овцы бросились в третий ров, который под землей круто вел в гору, а баба с ребенком шла за ними. Долго они шли по рву, пока не вышли к другому выходу из норы. Оказались они на вершине утёса, на каком-то поле — каменистом и огромном. С двух сторон поднимались утесы, а с двух других сторон — плиты железные, так что из этого поля нет выхода и нет входа другого, как только через нору бабы Полудённицы.
Поле это имеет вид закрытой котловины, а на поле какие-то растения необычайно большие; каждый лист, будто три полосы хорошего поля, и каждый переливается, словно медь на солнце. Солнце распалило камень и растения, и жара в котловине такая, что ни одна живая душа не могла бы ни дохнуть без того, чтобы не сгорело горло. Но ребенок не чувствует этой жары и только от удивления большого восклицает:
— Ого!
— Не бойся, — ответила ему баба Полудённица.
— Я не боюсь, но удивляет меня величина всего этого; этот один лист больше всего моего поля и огорода.
Опять рассмеялась баба Полудённица и сделалась столь безобразной, что под солнцем такой еще и не было никогда.
— Нравишься ты мне, юноша, — говорить затем баба. — Мне нужен пастух, и ты будешь у меня пастухом. Сиди здесь и стереги стадо. Смотри, хорошо мне служи, а если будут непорядки, ты же пострадаешь.
Сказав это, баба опять исчезла в норе. А ребенок остался один в этой огромной котловине, железом и камнем опоясанной. Громадные овцы разбрелись по всему полю. Наклонили они головы и начали есть те растения, но как только грызнут огромный, медью переливающийся лист, пламя у них блещет вокруг голов.
Уселся ребенок на камень под высокой железной оградой и загляделся на все эти чудеса. Все, что он увидел, так тяжело легло ему на душу, что он и заплакать не может. И только одна и та же мысль вертится у него в голове: как изящно и мило все то доброе, которого лишила его мачеха, и как огромно и страшно все то злое, которое она для него придумала.
II
Когда отец вечером возвратился с поля, нашел он во ржи корзиночку с горшочком и платочек Ягора. Пошел он домой, а жена в сарае корову доит.
— Добрый вечер, жена! Где мой обед? Что с Ягором?
— Не знаю я, дорогой мой! Не тоскуй ты по сыне, который даже обед тебе не мог принести. Да меньше нам без него понадобится и хлеба.
— Верно ты говоришь, — отвечает муж и ушел в избу на ужин.
Когда они поужинали, показала жена мужу оставшийся кусок хлеба.
Посмотрел муж, но не может он искренно обрадоваться этому хлебу.
Жена легла спать, он пошел в сарай, чтобы сделать все, что нужно для скотины. Когда он остался один со скотиной и стал около нее работать, делалось ему все как-то тяжелее на душе. Бурёнушка и козочка глядят на него, а у него от этого взгляда будто что-то сердце пронзает. И всё время у него на уме тот оставшийся кусок хлеба.
