решил разделить со мной последние часы?
— Ни то, ни другое. Я пришел за своим сыном.
— Боюсь, что поздновато, — сказал Катилина тихо.
— Папа! — За работой Метон не расслышал моего имени, произнесенного Катилиной, но узнал голос, когда я заговорил.
Он тут же отбросил доспехи и обернулся. Множество чувств сменилось на его лице, прежде чем он резко встал и вышел из палатки.
Я повернулся, чтобы последовать за ним, но Катилина схватил меня за руку.
— Нет, Гордиан, пусть уходит. В свое время он вернется.
Я сжал кулаки, но более умная моя половина решила послушаться Катилину.
— Что он здесь делает? Ведь он всего лишь мальчик! — прошептал я.
— Но он так сильно хочет стать мужчиной, Гордиан. Как ты не понимаешь?
Меня охватило чувство ужасной тревоги.
— Нет, только не это! Я не позволю ему умереть вместе с тобой!
Катилина вздохнул и отвернулся. Я произнес запрещенное слово.
— Ах, Катилина! Почему ты не удалился в Массилию, как говорил мне? Почему ты остался в Италии, а не уехал в ссылку? Ты что, на самом деле предполагал, что…
— Я остался, потому что мне не дали уйти! Проход загородили. Сенатские войска в Галлии перекрыли каждую тропинку. Цицерон не собирается отпускать меня живьем. Ему нужно во что бы то ни стало сразиться со мной. У меня нет иного выбора. Меня перехитрили, — сказал он, переходя на шепот. — Окружили со всех сторон. А мои сторонники в Риме — ох, какие дураки! Позволили втянуть себя в эту глупую историю с аллоброгами. Да, это конец… Но ведь ты был там, не правда ли? И Метон был, он довольно подробно мне все передал. Твой сын многое понимает. Он необычайно умен для своего возраста. Ты должен гордиться им.
— Сыном, которого я не понимаю, который бросает мне вызов?
— Почему ты не понимаешь его, Гордиан, ведь он так похож на тебя? Или похож на того, кем ты когда-то был или мог бы быть до сих пор. Смелый, как и ты. Бесстрастный, как и ты. Сострадательный. Он старается принять участие в деле, как и ты когда-то. Хочет быть причастным к жизни, как когда-то и ты хотел. Хочет получить те удовольствия, которые предлагает ему жизнь…
— Пожалуйста, Катилина, не говори только, что ты совратил его.
Он долго молчал, затем произнес задумчиво:
— Хорошо, не скажу.
Я подошел к тюфяку, на котором сидел Метон, поднял нагрудную пластину и изучающе посмотрел на свое изображение среди львиных голов и извивающихся грифонов, потом швырнул эту пластину через комнату.
— И ты заставляешь его полировать свои доспехи, словно раба!
— Нет, Гордиан, это не мои доспехи. Это его. Он хочет сражаться нарядным.
Я посмотрел на различные приспособления — на ножи, на шлем с гребнем, короткий меч в ножнах. Все они были из разных наборов и от разных людей — даже я, не сведущий в вопросах войны, мог определить это. Я постарался представить себе Метона в полном облачении и не мог.
— Кстати, об облачении, — сказал Катилина. — Как я понимаю, в честь меня Сенат решил провести церемонию, облачиться в специальные одежды, а не в обычные тоги, и население тоже должно так поступать. Это правда?
— Экон что-то писал об этом, — сказал я задумчиво, все еще разглядывая доспехи. Я как-то перестал беспокоиться. Теперь мне было все равно.
— Подумать только! Все время они так — со своими древними обычаями, которых никто уже не помнит. Смешно, но мне бы эта церемония понравилась, меня всегда интересовали вопросы моды; могу похвалиться — я заставил сменить одежду даже сурового Катона!
Я поднял глаза и уставился на него. Он покачал головой.
— Нет, Гордиан, я не сошел с ума. Надо же мне хоть чем-то позабавиться и повеселиться перед битвой.
— Битвой?
— Она начнется через час, насколько я предполагаю. Манлий и Тонгилий собирают войска, чтобы послушать мою речь. Ты прибыл как раз вовремя. Представь себе только — мог бы пропустить мою речь! Ты бы всю жизнь потом сожалел. Но даже так, если ты не хочешь быть свидетелем резни, то можешь уйти хоть прямо сейчас.
— Здесь… сейчас?..
— Да! Время пришло. Я собирался отложить сражение в очередной раз, чтобы выиграть время. Я хотел пересечь горы и выйти куда-нибудь в Галлию, по обходным дорогам, сражаясь со снежными завалами. Но когда мы дошли до перехода, знаешь что мы увидели по ту сторону? Еще одну римскую армию. Я решил вернуться и сразиться с этой. Ее, как ты знаешь, возглавляет консул Антоний. Он когда-то сочувствовал мне. Я слышал, Цицерон подкупил его, дав в управление провинцию, которая предназначалась ему, Цицерону, после консульства. Ну, и никогда нельзя утверждать заранее, что случится, вдруг он встанет на мою сторону? Я понимаю, Гордиан, что это безумная идея, только не говори это вслух! Не нужно больше дурных предзнаменований в этой палатке, пожалуйста. Обернись лучше — видишь, твой сын вернулся, как я и предсказывал.
У входа стоял Метон.
— Я пришел за своими доспехами, — сказал он.
— Помоги мне сначала с моими. Это займет немного времени.
Катилина встал и протянул руки, а Метон надел на него панцирь и прикрепил его, потом он повязал вокруг шеи малиновый плащ; поднял позолоченный шлем с гребнем и водрузил его на голову Катилины.
— Вот так! — сказал Катилина, наблюдая свое отражение в отполированном бронзовом блюде. — Не говори Тонгилию, что я позволил одеть меня, а то он обидится, что предпочли не его.
Он отвернулся от зеркала и посмотрел на нас таким взглядом, с каким человек расстается с друзьями перед долгим путешествием.
— Я оставлю тебя здесь. Ненадолго, торопись.
Метон посмотрел, как он уходит, затем подошел к углу, где лежали его доспехи.
— Метон…
— Папа, помоги мне. Не принесешь ли ты мне пластину; она каким-то образом оказалась в другом конце палатки.
Я поднял ее и поднес к нему. Он поднял руки.
— Метон…
— Это легче, чем кажется. Сначала выровняй завязки и закрепи их узлом.
Я сделал, как он просил, двигаясь, словно во сне.
— Извини, папа, что я обманул тебя. Я не мог иначе.
— Метон, ты должен немедленно покинуть это место.
— Но мое место — здесь.
— Я прошу тебя пойти домой вместе со мной.
— Я отказываюсь.
— А если я прикажу тебе как отец?
Метон облачился полностью и отодвинулся от меня, посмотрев одновременно и грустно, и вызывающе.
— Но ведь ты не мой отец.
— Ах, Метон, — вздохнул я.
— Мой отец — раб, которого я никогда не знал, и я тоже был рабом.
— Да, пока я не освободил и не усыновил тебя!
Он притопнул ногой, чтобы наколенники встали на место.
— Да, закон называет тебя моим отцом, и согласно закону, у тебя все права распоряжаться мною, ты можешь даже убить меня за непослушание. Но ведь мы оба понимаем, что в глазах богов мы не отец и сын.
