— В этом месяце было собрание заговорщиков, и…
— А
— Я же говорю тебе: было собрание заговорщиков и я там присутствовал.
Я помолчал, чтобы переварить его слова. Если бы только рядом со мной сидел Арат! Он бы рассказал мне о быках на нынешней ярмарке или о запасах продовольствия. Но вместо того передо мной находился один из самых искусных сторонников Цицерона, и я слушал, как он сообщает мне ужасные сведения о заговорщиках и убийствах.
— Признаться, это с трудом укладывается у меня в голове, Целий. Ты говоришь, что Катилина замышляет убить Цицерона и что ты сам участвовал в тайном собрании?
— Да, я слишком много тебе рассказал, Гордиан, больше, нежели намеревался. Но ведь тебя так трудно убедить.
— Так ты до сих пор убеждаешь меня? Я же сказал, что не хочу подвергать опасности членов своей семьи, а ты мне рассказываешь про заговорщиков и про гражданскую войну!
— Но все это можно предотвратить, если мы будем работать вместе.
Почему — несмотря на мои протесты, на мои разумные доводы, на обещания самому себе, что я больше не буду ввязываться в эти грязные дела, несмотря на мое чувство удовлетворения от того, что я нашел в себе силы отказаться, — почему в это мгновение я испытал некое волнение? Тайны и интриги опьяняют более, чем крепкое вино. Таинственность сообщает прелесть повседневным делам и превращает нудную действительность в предмет, достойный поэм. Человек никак не может насытиться тайной, он с жадностью набрасывается на дополнительные порции. Я не испытывал подобного волнения с тех пор, как оставил город.
— Расскажи мне поподробней о том собрании, — попросил я словно нехотя.
— Оно происходило в доме Катилины, на Палатине; прекрасный дом, немного беспорядочно построенный, единственное, что отец оставил ему в наследство, кроме имени. Все началось как дружеский обед, но потом мы удалились внутрь здания. Рабов не пустили, а двери закрыли. Если бы я тебе сказал, кто там был, назвал бы имена сенаторов и патрициев…
— Не надо.
Целий кивнул.
— Тогда я скажу тебе, что рангом собравшиеся были от самых почтенных до самых скандально известных.
— «На любой вкус» — так говорит Катилина.
— Совершенно верно. Ему иногда приходят в голову удачные высказывания. Ты польстил мне, назвав меня лучшим учеником Цицерона, но Цицерон даже не сравнится с Катилиной, когда тот вознамерится произнести страстную речь. Он сыграл на расстроенных чувствах собравшихся, на их неудачах и указал на богатых олигархов как на источник их бедствий; он пообещал им создать новое государство в духе наших предков; он говорил о погашении долгов и переделе имущества. Под конец он взял в руки кубок с вином и заставил каждого порезать себе запястье и капнуть кровью в этот сосуд.
— А ты?
Целий протянул руку и показал шрам.
— Кубок пустили по кругу. Все мы дали клятву…
— Которую ты сейчас как раз разрушаешь.
— Клятва против Рима не является настоящей клятвой, — ответил он, опустив глаза.
— Значит, Катилина признал тебя своим, несмотря на твою близость к Цицерону?
— Да, потому что на какое-то время я поверил его словам. Я попал под очарование его речей и на самом деле считал себя его сообщником. Пока наконец не распознал его настоящую сущность, пока не узнал, что он замышляет убить Цицерона. Тогда я пошел к Цицерону и рассказал ему все. Он посоветовал мне оставаться в сообщниках у Катилины и разведать его планы. И я не один, кто исполняет подобные обязанности.
— А теперь он хочет, чтобы и я следил за Катилиной?
— Нет, Гордиан. Он просто хочет, чтобы Катилина немного пожил у тебя. За ним следят, но он может покинуть город незамеченным. Его основной союзник — Гай Манлий, военный из Фезул. Катилине нужно место в провинции, не такое, о котором бы все знали, а новое, где его и не подумали бы искать.
— То есть у меня? Если еще ему неизвестно, то любой может рассказать, что я давний приятель Цицерона и что он сам помог мне получить это наследство.
— Да, но я сказал Катилине, будто ты очень серьезно поссорился с Цицероном — ведь легко в это поверить, не так ли? — что тебе очень не нравится римская политика и что в данный момент ты симпатизируешь ему, Катилине. Ты умеешь быть сдержанным и осторожным, это бесспорно; ведь этим ты и заслужил себе имя. Катилина и не думает, что ты его пылкий сторонник, он просто считает, что ты можешь ему предоставить на время свой дом. Большего от тебя он и не ожидает — всего лишь убежища, когда ему потребуется покинуть город и остановиться где-нибудь на время по дороге в Фезулы.
— А ты уверен, что в моем доме не будет сборищ и чаш с кровью, пускаемых по кругу?
Целий покачал головой.
— Он не ждет этого от тебя. Ему нужно именно убежище, не место для встреч.
— А что хочет Цицерон?
— Следить за продвижениями Катилины с моей помощью. Разумеется, если вдруг Катилина поведает тебе что-либо важное, то Цицерон надеется, что ты передашь ему эти сведения. Говорят, что ты умеешь выудить у людей правду, даже когда они сами не хотят признаваться в ней.
Я повернулся и посмотрел через западное окно на пологий спуск к реке. Верхушки деревьев были уже освещены лунным светом. Все видимое пространство окутала ночь, теплая и успокаивающая. Воздух казался густым от запахов животных, пота, навоза, травы. Так далеко отсюда Рим, но и здесь от него не скрыться!
— Мне, таким образом, придется иметь дело только с тобой и с Катилиной, а больше ни с кем?
— Да. Цицерона ты не увидишь, он останется для тебя бесплотным призраком. Если тебе понадобится отправить в город послание, то сделать это ты сможешь через меня. Катилина меня не заподозрит.
— Невозможно, чтобы все было так просто, как ты говоришь. Может, из-за твоей молодости и неопытности ты неспособен предвидеть грозящих нам опасностей? Или же ты намеренно смягчаешь ситуацию?
Он улыбнулся.
— Мой учитель Цицерон советует не отвечать на вопросы типа «либо — либо», если любой ответ тебе чем-то грозит. Лучше сменить предмет обсуждения…
В ответ я тоже скупо улыбнулся.
— Ты слишком хитер и порочен для своего возраста. Да, я уверен, что ты можешь обмануть Катилину. Если я соглашусь, то мне необходимы будут гарантии. Нельзя, чтобы меня сочли союзником Катилины, если вдруг его разгромят, как, я надеюсь, и случится. Хорошо бы Цицерон заранее написал письмо и отметал в нем мою помощь в его плане.
Целий изобразил на своем лице непонятную гримасу.
— Цицерон предвидел подобную просьбу. Но сейчас невозможно написать такой документ. Если его обнаружат, то он все испортит, да и тебя поставит под угрозу. Не беспокойся. В надлежащее время Цицерон вспомнит о тебе.
— Но тем не менее мне все-таки необходима гарантия Цицерона. Если я приеду в Рим…
— Он не примет тебя сейчас. Иначе о вашей встрече станет известно Катилине. Разве ты мне и так не веришь, Гордиан?
Я долго размышлял. Дрожь волнения, которую я испытал ранее, переходила в недоброе предчувствие. Я чувствовал себя как пьяница, который не может контролировать себя во время пиршества и потому удерживается от вина, но когда ему вручают чашу для передачи другому человеку, хватает и выпивает ее залпом.
— Я верю тебе, — сказал я.
Но позже, ночью, когда я лежал рядом с Вифанией, во мне зародилось сомнение; оно шевелилось во мне, росло, принимая неясные формы, как туман в ночи. Целий не представил никаких доказательств, что он
