несправедливо.
— А как к нему еще относиться, если он весь в долгах? Неудивительно, что они оба присосались к этому миллионеру, Крассу. Катилина и Цезарь как близняшки у него на груди! Ха-ха-ха! Как Ромул и Рем возле волчицы!
Спорящий издал губами чмокающие звуки. Окружающие засмеялись или зашипели, в зависимости от того, позабавило или оскорбило их это святотатство.
— Ну хорошо, гражданин. Ты оскорбляешь Катилину, оскорбляешь Цезаря и Красса. Может, ты стоишь на стороне Помпея?
— Зачем мне стоять на его стороне? Все они словно дикие кони, стремящиеся обогнать друг друга и ломающие колесницу. Они не заботятся о всеобщем благе.
— А Цицерон заботится? — усмехнулся оратор.
— Да, заботится. Катилина, Цезарь, Красс, Помпей — все они хотят стать диктаторами и посносить головы недовольных. Но о Цицероне этого не скажешь. Он выступил против диктаторства во времена Суллы, когда только очень смелые люди могли себе это позволить. Ты зовешь его игрушкой, но кому же должен подчиняться консул, как не тем, кто входит в Сенат, кто создал Республику и управляет ею со времен падения царей? Нам нужна не власть толпы или диктатора, но спокойное и мудрое правление достойных людей.
Тут несколько вновь прибывших заворчали, и спор перешел в перебранку. К счастью, проход освободился, и мы двинулись далее. Метон серьезно посмотрел на меня.
— Папа, я не могу уловить их аргументы.
— Мне это удается, но с трудом. Земельная реформа! Популисты всегда обещают земельные реформы, но не могут провести их в жизнь. Для оптиматов же это стало неприличным словом.
— А что за предложение Рулла, о котором они говорят?
— Законопроект, который предложили в этом году. Я помню, как наша соседка Клавдия высказывалась против него. Но я не помню подробностей, — признался я.
К нам повернулся Руф.
— Одна из идей Цезаря, выработанных в сотрудничестве с Крассом, довольно замечательная. Итак, проблема — найти в Италии землю для тех, кто в ней нуждается. Решение: продать завоеванные Римом земли и на вырученные деньги купить наделы беднякам в сельских провинциях. Не конфискация, не распределение земель, которые предлагает Катилина, а просто расходование общественных средств на благо граждан.
— А почему он вспомнил о Египте? — спросил Метон.
— Заморские земли включают в себя и египетские владения, которые покойный Александр II завещал Риму. Законопроект предполагал составление комиссии из десяти человек-наблюдателей, включая администрацию в Египте…
— И одним из них должен был быть Цезарь, — заметил Муммий сухо, вступая в разговор. — Тогда бы он легко получил его себе — как если бы сорвал финик с дерева.
— Как хочешь, — уступил ему Руф. — Красс тоже входил бы в комиссию, поскольку смог бы обеспечить ее средствами. И тогда бы они противостояли влиянию Помпея на востоке. Ты бы решил, что оптиматам это подошло, поскольку они спасают Помпея. Но Помпей далеко, а Красс и Цезарь здесь, под боком.
— Не говоря уже о Катилине и толпе, — вставил я.
— Да, но Катилина намеренно отстранился от проекта. Для него он слишком мягкий; он бы тогда пошел на компромисс и потерял свою радикальную репутацию. И законопроекту Рулла его сотрудничество не пошло бы на пользу — оптиматы бы испугались еще больше. Они и так подозрительно относятся к этой затее.
— Но даже в этом случае Катилина принял бы приглашение войти в состав комиссии, наряду с Цезарем и Крассом.
— Ты больше разбираешься в политике, чем кажется на первый взгляд, — улыбнулся Руф.
— Но проект отклонили, — сказал Метон.
— Да. Оптиматам он показался всего лишь средством упрочить положение Цезаря и Красса, а возможно, и Катилины, и, кроме того, их настораживает любой разговор о земельной реформе. Теоретически они поддерживают идею реформы, но никакие практические предложения их не удовлетворяют. Цицерон стал их оратором с тех пор, как они объединились, чтобы самому выступить в Сенате по поводу реформы. Он даже пришел сюда, на Форум, и произнес речь перед собравшимся народом.
— Но ведь подобные законопроекты людям нравятся, не так ли? — спросил Метон. — Потому Цезаря и назвали популистом. Почему Цицерон выступил против него перед теми людьми, которые должны были получить выгоду от закона?
— Потому что Цицерон даже приговоренного к казни может убедить самому себе отрезать голову, — ответил Руф. — Он умеет произносить речи: он знает, какими аргументами действовать на толпу. Во-первых, он сказал, что закон будет направлен против Помпея, хотя Помпея хотели даже отстранить от дальнейших завоеваний ради участия в проекте. Людям не нравится, когда что-либо направлено против Помпея. Он любимец публики, как всякий удачливый полководец. Оклеветать Помпея — значит оклеветать римский народ, подозревать его — значит оскорблять замечательного сына Рима, и так далее, и тому подобное. Затем Цицерон ополчился против комиссии, предположив, что она превратится в совет десяти деспотов. Они ограбят Рим, присвоив все выделенные деньга, и накажут врагов, заставив их продать свои земли, и это будет походить на конфискацию времен Суллы; они намеренно выгонят всех городских бедняков на бесплодные земли, чтобы те умерли там с голоду. Ты ведь знаешь, каким убедительным становится Цицерон, особенно когда дело касается того, как бы заставить людей действовать вопреки собственным интересам. Я уверен, что он способен убедить нищего, что камень лучше монеты, потому что больше весит, и что пустой желудок лучше сытого, потому что не причиняет несварения.
— Но Рулл, должно быть, защищал свой законопроект, — сказал Метон.
— Да, но его смешали с грязью — выражаясь риторически. Цезарь и Красс учуяли, куда ветер дует, и решили не высовываться, хотя, как мне кажется, по части разговоров они с Цицероном достойные соперники. Время было не то, вот законопроект и отклонили. Потом народ увлекся другими событиями — инцидентом в театре и предстоящими выборами.
— Ты сказал, что время не то, — заметил я. — А разве в Риме, управляемом оптиматами, наступит подходящее время?
— Nunguam, — ответил Руф, печально улыбаясь. — Никогда.
Нашей целью была вершина Капитолийского холма, где Руф исполнит свои жреческие обязанности.
Нам, наконец, удалось пройти сквозь толпу на площади и подойти к широкой тропе, петлями поднимающейся к самой вершине. Здесь нам снова пришлось задержаться, потому что по ней спускалась группа людей, достаточно большая, чтобы загородить нам продвижение вперед. Когда они подошли поближе, лицо Руфа прояснилось. Его глаза видели лучше моих, и он уже различил лица двух людей, идущих впереди своего сопровождения. Один из них был одет в сенаторскую тогу, белую с пурпурной каймой, тога другого отличалась гораздо большей пурпурной полосой — это был верховный понтифик.
Они тоже улыбнулись, когда узнали Руфа и кивнули Марку Муммию. Мы пока оставались как бы невидимыми для них — те, кто носит тогу с пурпуром, узнают в первую очередь своих, остальных — потом.
— Руф! — воскликнул понтифик.
— Цезарь! — сказал Руф, склоняя голову. Он повторил этот жест и по отношению к седобородому авгуру, стоящему рядом с понтификом и одетому в такую же трабею с шафрановыми полосками. В их коллегии младший авгур всегда должен особо почитать старшего.
Я старался получше рассмотреть лицо верховного понтифика. Гаю Юлию Цезарю не было еще и сорока лет, а он уже заявил о себе как об одной из влиятельных сил в Республике. Его патрицианское происхождение не оставляло сомнений; его семейство было связано родственными узами с Марием, старым недругом Суллы, которому тот вынес смертный приговор и который стал главой популистского движения.
